Художник зыбкого мира

— Это ведь та тропа, что ведет вниз с холма Нисияма, верно? Тебе определенно очень неплохо удалось передать сходство. Именно так тропа и выглядит, когда спускаешься с холма. И ощущение передано очень умело.

— Спасибо.

— Послушай, Мацуи, — отец по-прежнему смотрел не на меня, а на рисунок, — твоя мать сказала мне весьма странную вещь. Она, похоже, всерьез считает, что ты мечтаешь профессионально заняться живописью.

Это явно звучало не как вопрос, так что я промолчал. Тогда отец перевел взгляд на меня и повторил:

— Твоя мать, Мацуи, похоже, всерьез считает, что ты мечтаешь профессионально заняться живописью. И она, конечно же, ошибается.

— Конечно, — эхом откликнулся я.

— То есть ты хочешь сказать, что с ее стороны возникло некоторое недопонимание.

— Несомненно.

— Понятно.

Отец еще несколько минут рассматривал мои рисунки, а я сидел и молча смотрел на него. Потом он сказал, не глядя на меня:

— По-моему, это твоя мать топчется там, за дверью. Слышишь?

— Нет, я ничьих шагов за дверью не слышал.

— Наверное, это все-таки твоя мать. Попроси ее зайти сюда, раз уж она пришла.

Я встал и выглянул за дверь. В коридоре было темно и пусто, как я, собственно, и ожидал. За спиной у меня раздался голос отца:

— Когда будешь ее искать, Мацуи, прихвати заодно и остальные свои рисунки и принеси их мне.

Возможно, мне просто показалось, но через несколько минут, когда я вернулся в гостиную вместе с мамой, большая пепельница стояла уже гораздо ближе к свече, а в воздухе пахло гарью. Однако, заглянув в пепельницу, я не заметил следов того, что ею пользовались.

Отец рассеянно кивнул мне, когда я положил рядом с уже принесенной пачкой рисунков и свои самые последние работы. Похоже, все это время отец продолжал перебирать и рассматривать мои творения, да и сейчас был занят тем же. Некоторое время он даже не глядел в нашу сторону, и мы с матерью молча сидели напротив. Наконец, вздохнув, он поднял на меня глаза и сказал:

— Вряд ли, Мацуи, ты много внимания уделял странствующим монахам, верно?

— Странствующим монахам? Пожалуй, нет.

— А ведь они многое могут поведать о нашем мире. Я, правда, тоже почти не обращаю на них внимания. Хотя к святым людям всегда следует относиться с почтением, даже если порой они кажутся тебе всего лишь жалкими попрошайками.

Он замолчал, и я поспешил вставить свое «да, конечно».

Затем отец повернулся к матери и сказал:

— Ты помнишь, Сатико, тех странствующих монахов, которые часто проходили через нашу деревню? Один из них еще зашел к нам в дом вскоре после рождения вот этого нашего сына. Такой худой старик с одной рукой, но очень жилистый и крепкий. Помнишь?

— Конечно помню, — сказала мать. — Но, может быть, не стоит принимать близко к сердцу то, что говорят некоторые из них?

— А ты помнишь, — продолжал мой отец, — как глубоко тому монаху удалось заглянуть в душу Мацуи? Помнишь, Сатико, о чем он на прощанье предупредил нас?

— Но Мацуи был тогда всего лишь грудным младенцем! — Мать понизила голос, словно надеясь, что я, может быть, все-таки ее не услышу. Отец же, напротив, говорил нарочито громко, как если бы обращался к большой аудитории.

— Да, на прощанье он нас предупредил. И вот что сказал: ручки и ножки у вашего Мацуи здоровенькие, а вот духом он слабоват. Небольшая слабинка, но способствующая развитию таких свойств, как лень и лживость. Ты помнишь это, Сатико?

— Но, по-моему, тот монах сказал о нашем сыне и много хорошего.

— Это правда. У нашего сына много хороших качеств, и монах действительно это подчеркнул. А ты помнишь, о чем еще он предупредил нас, Сатико? Если мы хотим, сказал он, чтобы хорошие качества в мальчике возобладали, нам следует проявлять бдительность и постоянно следить, не начала ли проявляться в нем та его слабина. Иначе, сказал тот старик, Мацуи наш вырастет совершенно никчемным.

— И все-таки, — снова осторожно вставила мать, — не слишком разумно, по-моему, было бы принимать близко к сердцу слова какого-то монаха.

Отца, казалось, ее слова несколько удивили, и он некоторое время молчал, задумчиво качая головой. Потом снова заговорил:

— Мне и самому тогда не слишком хотелось всерьез относиться к его словам. Но Мацуи подрастал, взрослел, и пришлось все же признать, что старик-то был прав. Нельзя отрицать: в характере нашего сына действительно есть некая слабина. Не зло — этого в нем нет. А вот с его ленью, с его нелюбовью к полезному труду, с его слабоволием приходится постоянно бороться.

Затем, словно на что-то решившись, отец взял три или четыре моих рисунка, как бы взвесил их на ладони, посмотрел на меня и сказал:

— Мацуи, твоей матери показалось, что ты мечтаешь стать профессиональным живописцем. Так ошиблась она или нет?

Я молчал, опустив глаза. Затем я услышал рядом с собой тихий голос матери, почти шепот:

— Но ведь он еще так юн! Я уверена, это всего лишь детский каприз.

Последовала пауза, затем отец снова обратился ко мне:

— Мацуи, ты хоть немного представляешь себе тот мир, в котором существуют художники?

Потупившись, я продолжал упорно молчать.