Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

(…то есть, хочу сказать, что в обоих случаях—в том зимнем лесу и среди летних тумбов—у меня было одинаковое ощущение, что я не один, и кто-то ещё наблюдает того пацанёнка на лыжах, и этого бездельника, что валяется на спине в тени чёрных кусков шифера и, что ещё более странно, я был частью того наблюдателя и видел себя в сумерках зимнего леса и сквозь высокую траву на склоне тумба, потому что мы все сопричастны…

Короче, полная каша, галиматья и ахинея…)

~ ~ ~

С приближением весны мы, четвероклассники, начали активно готовиться к вступлению в ряды юных пионеров, для этого переписали и выучили наизусть Торжественную Клятву Юных Ленинцев. А однажды после перемены Серафима Сергеевна пришла в класс с какой-то неизвестной женщиной. Она представила её как новую Старшую Пионервожатую школы и сказала, что сейчас у нас будет Ленинский урок, для которого надо всем выйти в коридор, но вести себя там очень тихо, потому что в других классах идут обычные занятия.

Мы вышли в коридор второго этажа, где в простенках между окнами слева и дверями в классы справа, висели разнообразные картинки одинакового размера, на каждой из которых был Ленин, но уже в другом возрасте…

Новая Старшая Пионервожатая школы начала с самого начала. Вот он совсем молодой, даже ещё юноша, после получения известия о казни его старшего брата Царским режимом, и он утешает свою мать словами: —«Мы пойдём другим путём». Так же, кстати, названа и сама эта знаменитая картина.

И наш класс тихонько проследовал к следующей картинке с его фотографией в группе товарищей подпольного комитета… Рабочая тишина царила в школе, мы проходили мимо закрытых дверей классов, за которыми сидели школьники, и только мы, как тайные сообщники, покинули обычное течение школьного режима и как бы ушли в подполье, следом за тихим голосом, что вёл нас от одной картинки к следующей…

И снова наступает весна и появляются проталины на взгорке между Учебкой Новобранцев и нашим кварталом, но я уже не хожу их проверять… Средь белого солнечного дня, возвращаясь домой из школы, я догоняю незнакомую девочку моего возраста. Наверное, из параллельного четвёртого. Обогнав её, я оборачиваюсь к лицу преисполненному незамечанием, что и я тут иду вообще-то.

Надо показать задаваке, что я мальчик имеющий вес в здешних окрестностях и даже с личной шайкой, как у Робин Гуда, благородного разбойника. На ходу оборачиваюсь влево и красноречивыми жестами семафорю Бугорку по ту сторону раскисшего катка: —«Эй! Осторожней там! Вас же видно! Пригнитесь!» Так что, если эта воображала туда глянет, никого уже не будет заметно.

В другой раз, когда уже и снега не осталось, я шёл тем же путём и жмурился, ведь если жмурится не до самого конца, а только до соприкосновения ресниц, то весь мир видишь как бы сквозь прозрачные крылья стрекозы. И теперь я, фактически, уже не иду, а лечу на крохотном вертолёте похожем на стрекозу с кабиной из плексигласа, который я видел в журнале Весёлые Картинки, потому что хотя я уже вырос из дошкольного возраста, но всё равно могу полистать этот журнал для малышни, когда попадается под руку.

И тут я вспомнил, как бунтовщик Котовский, из кинофильма «Котовский», отвечает заносчивому помещику в Клубе Части: —«Я – Котовский!» А потом берёт его за грудки и выбрасывает сквозь остеклённое окно помещичьей усадьбы.

Вот и я хватаю богатея за грудки его пиджака и бросаю в придорожный кювет. И я гордо называю себя славным именем «Я – Котовский!» Ух-ты! Классно чувствовать себя таким сильным. Поэтому я повторяю эпизод несколько раз, шагая вверх по спуску от квартала. А почему нет? Кто меня видит на пустой дороге?

Дома Мама рассказала, как она и Полина Зимина ухохатывались, глядя из окна соседки на мои захваты и броски невесть кого. Но я так и не признался, что тогда я был Котовским…

В конце апреля мы стали юными пионерами. Торжественная линейка состоялась не в школе, а возле Дома Офицеров, потому что там стоит большая голова Ленина из белого гипса на высоком пьедестале.

Ещё с вечера Мама нагладила мои штаны через марлю, а также парадную белую рубашку и алый треугольник шёлка в пионерском галстуке. Все эти вещи она повесила на спинку стула, чтобы утром они были наготове. Когда в детской никого не было, я потрогал ласковый шёлк пионерского галстука. Мама говорила, будто купила его в магазине, но разве такие вещи могут продаваться?.