Читаем Хунну в Китае полностью

Зимой ребенка бросали в снег, а затем кутали в тулуп. Если он оставался жив-вырастал богатырем, а если умирал, то через год появлялся новый сын. Когда он становился юношей, его посылали в набег на соседей. Если его убьют-ладно, новый вырастет, а если он привезет добычу-значит, он герой. Поэтому редкий мужчина доживал до старости, и смена поколений шла быстро, а развитие производственных отношений медленно.

Девочкам было труднее. Уход за ними в детстве был еще хуже, а потом кроме смерти их подстерегала неволя. Зато, став матерью, женщина царила в доме, а овдовев, становилась женой деверя, который должен был обеспечить ей почет и покой, даже если брак был фикцией.

Не вдаваясь в оценку этих форм быта, отметим, что равновесие населения с кормящей природой не нарушалось, боеспособность кочевых племен была высокой и культурные достижения соседей перенимались с тем отбором, который позволял кочевникам сохранить свое лицо, вернее, остаться самими собой. Последнее было существенно необходимо, ибо рядом со Степью находился воинственный Китай.

Численность военно-демократических обществ легко рассчитывается по числу воинов, обычно составляющих около 20% населения. В III веке до н.э. в Монголии было приблизительно 60 тыс. хуннских всадников[21], а в 304 г. н.э.-50 тыс. воинов только южных хуннов, живших в Ордосе и Шаньси. Это значит, что число ушедших на запад было немедленно восполнено естественным приростом в пределах, допускаемых кочевым хозяйством и природными условиями ареала. Иными словами, численность населения была стабильной, благодаря чему природные ресурсы степей сохранились. Это отнюдь не неполноценность народов, будто бы неспособных к прогрессу, а оригинальный способ этнического существования, непохожий на привычные нам, но отвечающий потребностям самих кочевников.

Устойчивость взаимоотношений кочевников с ландшафтами Великой степи прослеживается и в духовной культуре[22]. Несмотря на восприимчивость степняков к эстетическим и религиозным канонам соседей, они сохраняли общую демонографию и культ Митры, охранителя клятв, карающего обман и ложь. Его проповедовали в Центральной Азии согдийцы-юэчжи в IV веке до н.э.[23]. Этот культ прослеживается с глубокой древности до XVI века, когда восточная часть Степи была обращена в буддизм, а западная — в ислам. Но и тогда народные верования продолжали существовать. Итак, в древности этнографическая карта Центральной Азии была несравненно мозаичнее современной. С XVII века там имеются две группы населения — тюркская и монгольская.

<p><emphasis><strong>ПРОШЛОЕ</strong></emphasis></p>

Этническое разнообразие при различии хозяйственных систем и форм материальной культуры способствовало созданию оригинальных локальных культур. Начиная с глубокой древности во всей степной зоне различные варианты межплеменных археологических культур фиксируют те или иные этнические взаимоотношения и дают, таким образом, ответ на вопрос, поставленный выше: каким образом шло интенсивное развитие при относительно стабильном уровне техники и малом числе вариантов социальных структур? Полученные данные позволяют сделать вывод, что ведущими противоречиями в кочевой культуре Евразии были противоречия между отдельными племенами, отличающимися друг от друга хозяйственными навыками и способами адаптации к ландшафту. За трехтысячелетнюю историю кочевой культуры племена то объединялись в разных комбинациях, то дробились на реликтовые этносы, то исчезали полностью, причем составляющие их люди входили в состав других племен[24]. В первом случае подчиненное племя принимало на себя функции податного сословия; во втором-возникало состояние социального застоя, что в аспекте географии определяется как этноландшафтное равновесие; в третьем случае инкорпорация иноплеменников вела к социальной перестройке принявшего их племени в союз племен или орду, т.е. специфическую форму военной демократии в кочевом обществе. Социальная история и этнография в историческом синтезе не подменяют одна другую, а освещают предмет в разных аспектах. Установив этот принцип, вернемся к хуннам.

Для того чтобы уяснить себе положение и возможности восточной ветви хуннского народа, сделаем небольшой экскурс в древнюю историю, подробно изложенную в книге «Хунну». Достаточно только окинуть прошлое взглядом, чтобы спокойно двигаться дальше, но обойтись без этого нельзя.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
1917 год. Распад
1917 год. Распад

Фундаментальный труд российского историка О. Р. Айрапетова об участии Российской империи в Первой мировой войне является попыткой объединить анализ внешней, военной, внутренней и экономической политики Российской империи в 1914–1917 годов (до Февральской революции 1917 г.) с учетом предвоенного периода, особенности которого предопределили развитие и формы внешне– и внутриполитических конфликтов в погибшей в 1917 году стране.В четвертом, заключительном томе "1917. Распад" повествуется о взаимосвязи военных и революционных событий в России начала XX века, анализируются результаты свержения монархии и прихода к власти большевиков, повлиявшие на исход и последствия войны.

Олег Рудольфович Айрапетов

Военная документалистика и аналитика / История / Военная документалистика / Образование и наука / Документальное