Хуррамабад

— Как же, успокоились! — дочь насмешливо смотрела на нее. — Ты, мам, вообще… А знаешь, что говорит Валера? Вон в газетах все пишут и пишут: этих парней и подростков кишлачных сажали в машины и привозили в Хуррамабад! Всё в один день! Целая воинская операция была спланирована! Представляешь? Транспорт был подготовлен! И камни, и палки были заготовлены, и прутья!.. Мальчишек везли прямо из школ: учителя приказывали, и они лезли в грузовики. А здесь поили водкой! И объясняли, что нужно громить!.. Это тебе шутки? Ты прикинь — сколько денег нужно было, чтобы все это устроить?.. — Она перевела дыхание и закончила: — Валера говорит, что, если бы эти зверьки что-нибудь другое здесь могли так же организовать, мы бы уже давно жили в раю!

— Ну зачем ты так — зверьки! — поморщилась Анна Валентиновна.

— Неужели ты думаешь, что если у них были силы поставить город на рога, то теперь они обо всем забудут? Ха-ха! Просто смешно! Валера говорит, что это только начало! И кто тебя защитит?! Ты вспомни, вспомни — когда началось, правительство предложило создавать отряды самообороны! Пра-ви-тель-ство! Оно, видите ли, не может помочь — защищайтесь сами!.. Валера четыре ночи дежурил! Вечером белую повязку на рукав, черенок от лопаты в руку, нож… — голос ее повлажнел от волнения, — нож за голенище! И вперед, к подъезду, погромщиков встречать! А я свет гасила в квартире и ждала — ворвутся? не ворвутся?.. Милиция! Где была милиция?!

— Ужасно, ужасно!.. — согласилась Анна Валентиновна. — Ужасно, ужасно! Но в конце концов ввели же войска! Все ведь уже кончилось!

— Ах, мама, что говорить! — дочь звякнула ложечкой о розетку. — Ничего не кончилось… все только начинается. Вспомни, что в феврале сказал этот гад Юсупов: русские в Хуррамабаде — заложники!..

— Да уж и Юсупова давно сняли…

— Тебя не переспоришь.

Анна Валентиновна вздохнула.

— Не знаю… — сказала она виновато. — Может быть, и правда… А сколько денег надо?

Дочь безрадостно махнула рукой.

— У меня есть деньги, — заявила Анна Валентиновна. — Марина! Я ведь все равно никуда не поеду! Я вам отдам!

— Ну конечно! Мы поедем, а ты не поедешь… — сказала дочь, морщась. — Тут тебя оставим… на съедение… Что ты глупости говоришь!

— Нет уж, — через минуту ответила Анна Валентиновна, наливая ей свежего чаю. — Дудки. Пусть меня лучше здесь убивают.

3

Первые два или три месяца Анна Валентиновна испытывала смутное беспокойство. Как ни крути, а все же это было существо из иного мира, из иной вселенной, столь же далекое и чуждое, как марсианин. Что таилось в этой похожей на костяное изделие лакированной голове? Почему этот уж приполз и стал жить в пространстве между полом кухни и подвалом? Неужели правда с перепугу? А если нет, то что тогда ему здесь нравится? Если тепло — так летом везде тепло, даже слишком; а зимой везде холодно и сыро, потому что отопление не работает: так же холодно и сыро, как в затхлом подвале…

Но время шло, и она свыклась с ним, как свыкается человек со всем на свете, а более всего — с живыми.

И Ужик с ней мало-помалу свыкался — они притирались друг к другу, прилаживались и переставали бояться.

Происходило это медленно, исподволь.

Поначалу при любой ее попытке приблизиться он так стремительно исчезал в своем укрытии, что Анне Валентиновне чудился легкий щелчок — примерной такой, с каким срабатывает затвор фотоаппарата. Однако мало-помалу он привыкал к ней, и теперь уже прятался не весь: настороженно смотрел на нее из щели и недоверчиво слушал нарочито монотонную воркотню.

Потом однажды вовсе не скрылся, не уполз в нору при ее появлении, а свернулся в углу кухни напряженным полукольцом и стал шипеть, издавая звук, с каким капля воды катается по раскаленной сковороде. Анна Валентиновна решила, что он напуган собственной храбростью, поэтому сделала вид, что не замечает ни его присутствия, ни этого вызывающего шипения: не подошла ближе, а, наоборот, вернулась в комнату, через минуту — назад и так маячила минут десять, а Ужик, постепенно успокаиваясь, следил за ней блестящими немигающими глазами, похожими на отполированные камни.

С течением времени они все меньше обращали друг на друга внимания, обоюдно превращаясь из существ неизвестных, требующих к себе (в силу своей непредсказуемости) особого попечения и настороженности, в соседей… даже в родственников, что ли, которых просто не замечаешь, если они не досаждают тебе стуком или пьяными песнями.