Читаем Хуррамабад полностью

Хуррамабад

Поезд тащился по зеленым, еще не выгорелым степям, грязный вагон мотало на рельсах так, словно он вот-вот должен был пойти под откос. Стекла были по преимуществу выбиты, а окна в купе кое-как заткнуты вонючими матрасами. Огромная рябая земля летела из-под колес, мельком показывая всю свою нищету и тяготу; безумолчно плакал простуженный ребенок, тянуло вонью из туалета, и тяжело, с мрачным уханьем налетали встречные составы… С ней ехала семья татар, перебиравшихся в Бугульму к родственникам. Сама-то она путешествовала налегке, с одним чемоданом, а купе было битком набито татарскими тюками. Поезд пыхтел от границы к границе, и тюки то и дело приходилось распаковывать, чтобы предъявить эвакуируемые пожитки таможенникам сопредельных государств. А государств, да границ, да таможен на их пути оказалось столько, что Анна Валентиновна, вынужденная следить за этой утомительной деятельностью, в конце концов сбилась со счету…

Поезд стучал и стучал, гремел, катился все дальше и дальше, словно разматывая клубок, она сидела в своем углу, закутавшись, погрузившись в зыбкое состояние между болезненным ознобом и дремой, и тоже разматывала какие-то давние клубки — вспоминала, вспоминала, вспоминала. Стоило дернуть за одну нитку, как за ней тянулась другая, третья… их было столько, что она напрасно силилась увидеть все сразу, всю свою жизнь от начала до конца, и понять, наконец, почему — Хуррамабад… почему — танки… почему — война… почему — поезд… почему — не Ужик, а эфа… почему — ледяной ветер?..

Через четверо суток — Москва… Понемногу отогреваясь, она жила в просторной теплой квартире у Нины — школьной подруги, которую родители увезли из Хуррамабада лет сорок пять назад. День шел за днем, и ей было стыдно признаться, но она не хотела уезжать: здесь всегда горел свет… и тек газ по трубам… и в магазине можно было купить масло… и даже пенсию приносили на дом. На книжной полке в кабинете Анна Валентиновна обнаружила подробный зоологический семитомник, и в нем-то нашла подтверждение правоты Алексея Васильевича — да, увы, Ужик смотрел на нее с красочной иллюстрации… Ужик был эфой… только вот она так и не поняла — песчаной эфой или пестрой. Расстроившись, она кое-как засунула том между другими и села в кресло. Боже! боже! ну как же так!.. Разве можно жить в одном доме с ядовитой змеей?.. Правда, Ужик за все это время никак не проявил своей змеиной сущности! Он любил ее… он грелся от ее тепла… он появлялся на звук ее шагов… Нет, глупо, глупо — змея есть змея! кто знает, что у нее в голове? И потом: ведь змея — не кошка, не собака! Это к преданной собаке человек может привязаться… к пушистой ласковой кошке. А разве можно привязаться к змее?.. Но выходило, что — да, можно привязаться и к змее, и поэтому она беспокоилась, раздумывая о том, как Ужику живется без нее, дождется ли он ее возвращения… В конце концов решила — нет, не дождется: ведь не кошка, не собака: отвыкнет, забудет, переберется в подвал… И хорошо, и ладно: ведь как ни крути, а змея есть змея! Пускай, так лучше… что ж делать, если так вышло. Можно взять котенка.

Потом был Белгород… несколько дней в гостинице… Она приглядывалась к тому, как живут переселенцы, примеряла — каково-то скоро будет ей самой на их месте?.. Вернувшись в Москву, внимательно посмотрела на себя в зеркало: хоть и переезды, хоть и не дома, а все равно — немного поправилась, кожа стала глаже… Через несколько дней Нинин сын Володя посадил их в машину и повез по хорошему шоссе куда-то далеко — за Тарусу, под Калугу, в деревню Завражье.

Снег почти всюду сошел, было тепло. Анна Валентиновна жмурилась на солнце. Здесь ей нравилось больше — воздух, лес… Не то что в Белгороде — там кругом строительство, грязь… вагончики, вагончики… Они гуляли по лесу, прошли по тихой деревне, поговорили с двумя симпатичными пожилыми женщинами — где магазин, как снабжение… вышли к полю, по которому прокладывалась бетонная дорога. Возле автокрана, сгрузившего плиты, стояли мужики.

— Тут места-то — во! — сказал тот из них, что более всех был под хмельком. — Ты, хозяйка, не сомневайся! Тут жить — ого-го! Дорога будет! Вода! Что не жить! Вон, смотри, на буграх-то сколько земляники! Пока-то листики, а летом — ягода!..

Возвращалась она самолетом. Шагнула на трап — и в лицо наконец-то пахнуло родным: зноем, пылью… В Хуррамабаде уже стояла жара, с юга тянул афганец, желтое небо мутнело… и было странно представлять себе, что скоро все это навсегда останется за спиной.

Она подходила к дому, размышляя о том, что щель, разумеется, нужно забить фанеркой. Ушел — и ушел, и все, и конец на этом.

Анна Валентиновна отперла дверь и, вздрогнув, остановилась.

В первую секунду ей показалось, что Ужик ее все-таки дождался.

Безжизненно вытянувшись, Ужик лежал у порога. Должно быть, труп выели муравьи. От него осталась только узорчатая шкура, и когда Анна Валентиновна тронула ее рукой, в ней зашуршали, перекатываясь, позвонки — словно семечки в высохшем стручке горького перца.