Хутор Гилье. Майса Юнс

Вошла мать, на ходу опуская рукава кофты: она возилась с тестом.

— Послушай только, что она пишет, — сказал капитан и начал читать вслух:

«Почему балы так быстро кончаются? Тетя из числа тех, кто уезжает первыми; поэтому во время котильона меня не покидал страх, что она велит подать сани. А после бала она учиняет мне форменный допрос. Но теперь я уже ученая, не то что прежде, когда по дороге домой болтала без умолку, изливала ей все свои чувства.

Вчера я была на балу в седьмой раз, и у меня уже расписаны все танцы на девятый бал. Надеюсь, он будет не последний этой зимой. Пять раз я открывала бал! Вчера мне посчастливилось улизнуть от лейтенанта Мейна, — вы же знаете, Йёрген утверждает, что у него над губой не усы, а выскочивший изо рта мундштук от уздечки. Лейтенант пытается „абонировать“ меня, как он выражается, на котильон, а на званых вечерах у тети всегда сидит или стоит рядом со мной, ни слова не говоря, и пялит на меня глаза.

Вы бы только заглянули в мою бальную книжку. Я думаю, что танцевала не меньше трети всех танцев, которые были протанцованы за эту зиму в городе. Тетя подарила мне очень красивую пряжку к поясу, украшенную изумительными темно-желтыми камнями, которые так идут к моему бальному платью. У тети есть вкус, и все же мы не сходимся во мнениях, когда дело касается моих туалетов. Вчера нас посетила старая Алетте и в моем споре с тетей приняла мою сторону. В результате мне, к счастью, разрешили снять серьги, которые, словно колоды, оттягивают уши. И потом я люблю более просторные платья, чтобы в них можно было свободно двигаться, а то я себя чувствую деревянной куклой.

С тех пор как я уехала из дома, я порядком выросла. Но мне кажется, что лишь этой зимой я поняла, что значит жить. Стоит мне закрыть глаза, я вижу анфиладу залов, освещенных люстрами, гремит музыка, я танцую, и все предо мной расступаются.

Теперь я понимаю, что чувствовала тетя Элеунуре, которая была так необыкновенно хороша и на которую я, как говорят, очень похожа. Тетя Алетте говорит, что она умерла после бала — я думаю, от переполнившей ее радости. На свете нет ничего лучше, чем танцевать. До чего приятно видеть, как тебя осаждают кавалеры и смотрят такими глазами, словно стоят перед тобой на коленях. А как они смущаются, когда мой ответ звучит для них неожиданно!

Вы даже представить себе не можете, как часто мне говорят, что у меня великолепные черные волосы, и удивительные блестящие глаза, и гордая осанка, и так далее. Мне твердят все это в самых разных выражениях — и в изысканно-тонких и в грубых. Даже тетя начинает мною восхищаться. Мне хотелось бы, чтобы вся зима, да что там зима — вся жизнь, конечно только пока я буду молодой и красивой, не дольше, — была бы одним нескончаемым балом.

После каждого бала, когда я уже лежу в постели и вспоминаю все, что было, и музыка еще звучит в ушах, мне почему-то хочется умереть — пока я не начинаю думать о следующем бале.

Скоро мне подарят новое бальное платье — светло-желтое с черным. Тетя находит, что, после белого, мне больше всего к лицу желтое. А еще я получу желтые атласные туфли, которые застегиваются на маленькие пуговки до лодыжки. Тетя считает, что мой высокий подъем свидетельствует о породе. Да я и сама чувствую, что во мне в самом деле что-то есть. Я нисколько не стесняюсь разговаривать со всеми без обиняков. Так забавно наблюдать за собеседником и ловить на себе удивленные, восхищенные взоры: „Что за удивительное дитя!“

Я и впрямь начинаю сомневаться в том, что здешние господа когда-либо видели живого поросенка, или утку, или жеребенка — а ведь ничего прекраснее жеребенка нет на свете. Как только я начинаю рассказывать что-нибудь про деревню, все мои собеседники как-то сразу глупеют; быть может, они меня лучше поняли бы, назови я скотину по-французски: un canard, un cheval, un cochon, une vache[7].

Студент Грип уверяет, что на десяток горожан едва ли найдется один, который видел бы, как доят корову! Он страшно злит тетю, утверждая, будто все, что происходит по-французски, нам кажется куда благороднее и изысканнее, нежели то, что случается по-норвежски; когда мы, например, читаем, как двое возлюбленных бросились в воду с Pont Neuf[8], мы готовы плакать, но когда узнаем, что кто-то бросился с моста здесь, в Кристиании, нас это нисколько не волнует: ординарное происшествие. И, ей-богу, Грип часто бывает прав, очень часто! Даже тетя не может удержаться от смеха, слушая его рассуждения. И сколько бы она ни говорила, что студенту не хватает светского лоска и обходительности, все же и ее развлекает его общество. Да и все в городе считают Грипа очень забавным собеседником, поэтому его приглашают наперебой.