Хутор Гилье. Майса Юнс

— Что случилось? — дрогнувшим голосом крикнула мать с крыльца черного хода.

Неделю спустя перед кладбищенскими воротами стояла пара вороных — старый и молодой, — запряженная в пустые сани.

Два залпа — один перед тем, как первые пригоршни земли бросили на гроб, другой после того, как насыпали холмик — известили приход, что прах капитана Петера Виннекена Йегера предан земле.

XIV

Прошло, наверное, лет двадцать, и, судя по тому, как шли дела и в лавке и на постоялом дворе, было ясно, что наступили другие времена. Об этом же свидетельствовали и новые строения, и выбор товаров, и то, что по дороге в летние месяцы теперь всегда шли прохожие и туристы.

Ветер наметал сугробы, и в это воскресенье, к концу дня, снег лежал даже на верхних ступеньках крыльца лавки.

Но в маленькой задней комнате было тепло и царило веселье. Снова появился этот забавный чудак Грип, и теперь он сидел здесь вместе с приказчиком, служащим из конторы ленсмана и судебным исполнителем.

— Вы ему только поднесите!

— За твое здоровье, судебный исполнитель! — звучал голос Грипа. — Когда я думаю, старик, обо всех тех, кого ты ободрал как липку, хотя сам не мог ничем полакомиться, я испытываю к тебе своего рода симпатию — мы с тобой оба обманутые души.

— Конечно, я не обладаю вашими знаниями, вашей ученостью, — начал несколько раздраженно судебный исполнитель, — но я оставляю за собой право…

— Все было законно, да? Да что об этом беспокоиться, Рейерстад! Помни, что знание бесконечно, как океан, и несколько капелек больше или меньше не имеют значения! Погляди-ка лучше на звездное небо, тогда ты поймешь, мой друг, что вся наша планета, на которой ты, судебный исполнитель, лишь песчинка, — не больше горошины в супе! А ведь в супе все разваривается, и тогда уж ничего не различишь. Верно, господин… господин Сименсен?

Он все время обращался к приказчику, который глядел на него своими маленькими свиными глазками и высокомерно хихикал, весьма польщенный вниманием.

— Пожалуй, после этого рассуждения нам не мешало бы подкрепиться, так сказать — подлить масла в огонь, а то он погаснет, господин…

Но судебный исполнитель первым выставил бутылку водки.

Он еще испытывал известное застарелое уважение к Грипу за то, что тот прежде принадлежал к высшему кругу. Судебный исполнитель знал, что Грипа еще и сейчас принимают у фогта и у старого Риста, где ему всякий раз оказывают небольшую денежную поддержку.

— Рейерстад, я хочу тебе доверить один секрет. Когда чувствуешь, что разум бессилен, то лучше всего пить. Во всяком случае, так было в мое время. Наше поколение было опустошено, — ведь мы жили как бы в безвоздушном пространстве… Ты разве этого не замечал?

— Хи-хи-хи! — заливался Сименсен.

— Вы, конечно, понимаете, что я имею в виду, Сименсен? Сейчас неплохо бы выпить стакан крепкого пунша — того, что стоит у вас там в лавке, верно? Такой собачий холод! Но, к сожалению, я не при деньгах. А вот если бы вы были настолько любезны и записали бы за мной…

Сименсен, конечно, понял Грипа:

— Что ж, ладно.

— Не подмажешь — не поедешь, вы, наверное, знаете эту мудрость, дорогой Сименсен?.. Ах, вот она, драгоценная влага!.. Хотите знать, почему пьют?

— Ну, это, пожалуй, понять нетрудно.

— Да, конечно! Но, быть может, к этому вопросу можно подойти и с более высокой точки зрения, и такой человек, как вы, не может этого не оценить… Вы знаете, что, вообще говоря, существует глубокое отвращение ко всяким новым взглядам… Видите ли, как бы это сказать… — Он уселся поудобнее. — Когда ты плохо одет, страдаешь от холода и вообще живешь в нищете, то в глубине души ты этого стыдишься и понимаешь, что с каждым днем все больше и больше опускаешься… перестаешь чувствовать себя человеком. Когда при тебе спорят, ты не решаешься высказать свое мнение; когда тебя сажают за стол, у тебя не хватает духу слово вымолвить. Но достаточно двух стопочек водки — пусть даже сивухи… и в мгновение ока весь мир меняется. Стопки эти становятся как бы очками, через которые человек все видит в другом свете. Снова к тебе возвращаются здоровье и сила, которыми ты обладал в юности, снова в тебе пробуждаются гордость, сознание своего достоинства и смелость, слова сами льются из уст, мысли так и искрятся, и люди тобой восхищаются… Две стопки, только две стопки… Впрочем, я не возражаю против третьей, четвертой, и пятой, и шестой… Ваше здоровье!.. Какая огромная разница — вы ведь знаете, Сименсен, что такое разница? — между здоровым человеком и больным, которому общество загубило жизнь… Ну ладно… Но эти две стопки неумолимо ведут его все дальше и дальше, так далеко, что в конце концов он угодит в приют для бедных. Трудный силлогизм, не правда ли?

— Да, пожалуй. — Сименсен подмигнул судебному исполнителю. — На него ушло не меньше, чем полбутылки.

Грип сидел, бормоча себе что-то под нос.

Он пьянел все больше и больше, а кроме того, он весь день провел на морозе, башмаки у него были худые, и ноги промокли.

Но он все пил и пил, он почти один опорожнил всю бутылку.