ХВ Дело № 3 (СИ)

— В том-то и дело, что не знаю. — Кроули втянул голову в плечи и поднял воротник пальто, словно хотел спрятаться от чего-то, видного только ему. — У меня нет ответа на ваш вопрос, Джоунс, и это пугает меня больше всего.

[1]Варангер-фьорд — залив в Баренцевом море, между российским полуостровом Рыбачий и норвежским полуостровом Варангер. Самый восточный фьорд Норвегии.

VII

Скалистый язык отрога Кэулнюн протянулся к озеру от нагорья Куйвчорр, и в самом его основании, шагах в пятидесяти от кромки воды мы устроили временную стоянку, покинув лопарский чум, в котором провели нашу первую ночь на Сейдозере. Чёрная фигура почти нависала над головами — с такого расстояния её контуры теряли всякое сходство с человеком, но проводника-лопаря, носившего вполне саамскую фамилию Ковуйпя вместе с русским именем «Ивашка» (он гневно отвергал наши попытки назвать его более уважительно — Иваном или, на худой конец, Ваней) это ничуть не успокаивало. Местный обитатель, знавший Ловозерские тундры, как свои пять пальцев, он слушать не хотел пришлых московских умников, объяснявших что-то насчёт дедовских суеверий, которым не место даже на такой глухой окраине Советской России. «Плохое тут место, злое, — твердил Ивашка. — Старик Куйва из скалы глядит, беда будет!» А когда глупые чужаки всё же не послушали — махнул безнадёжно рукой, взял лодку, да и поплыл через озеро, где в двух вежах ютились четверо лопарей-рыбаков, единственные обитатели Сейдозера. Ну не желал он задерживаться на ночь возле места гибели древнего ледяного великана, обижавшего его далёких предков-саамов. Он проделывал это каждый вечер, а по утрам приплывал назад, и всякий раз удивлялся, что мы ещё на месте, живы и в здравом уме… насколько вообще могут быть в здравом уме люди, по своей воле приближающиеся к «Старику Куйве».

Таким образом, кроме проводника в лагере остались: я, Татьяна, Марк (сколько изворотливости и фантазии понадобилось, чтобы убедить Гоппиуса включить его в группу!), сам Евгений Евгеньевич в роли начальника, один из его лаборантов да двое пограничников, выполнявших роль охраны и, заодно, подсобных рабочих. Кроме нас семерых имелась ещё и собака — большой, ярко-рыжий с белыми подпалинами, кобель, похожий на карело-финских лаек, только что покрупней. Пёс этот перебежал к нам, бросив навещавших базовый лагерь лопарей, которые к моему удивлению не возражали против столь наглого увода их хвостатой собственности. Звали беглеца Пьеннэ, и сопровождавшие экспедицию погранцы, недолго думая, переиначили непривычное для русского уха слово в «Пьяный». И только потом мы случайно выяснили, узнали, что «пьеннэ» на лопарском наречии означает просто «собака». Давать имена собственные что собакам, что оленям у лопарей не принято, но к «Пьяному-Пьеннэ» кличка прилипла — правда, вскоре она как-то сама собой трансформировалась в «Алкаш», но пёс и на это неблагозвучное прозвище отзывался вполне охотно. Особенно подружился он с Татьяной, и когда мы отправились на Сейдозеро — увязался вслед за нашей группой. И, оказался единственным, кто выразил солидарность с проводником Ивашкой, когда тот уговаривал нас сменить место стоянки. Пёс выл, рычал, гавкал на «старика Куйву», тянул Татьяну подальше от страшной фигуры, вцепившись в рукав её фуфайки, сам несколько раз запрыгивал в лодку — и всё же каждый вечер оставался в лагере, преодолевая собачий страх перед неведомым.

Целыми днями Татьяна в сопровождении Алкаша ходила по берегу озера со своими прутиками-искалками, а следующий за ней Гоппиус, наносил на самодельную карту массу пометок, долженствующих означать уровень реакции «биолокаторов». Оказывается, ещё на Мамоновой даче они выработали систему значков, обозначающих уровень «ауры», которую улавливала с помощью своих цыганских прутиков девушка, а так же «пеленги» — направления, в которых этот уровень повышался. По вечерам же, когда измотанная Татьяна, едва проглотив ужин, забиралась в спальный мешок и проваливалась в сон, Гоппиус ещё долго сидел над картой, пытаясь с помощью триангуляции определить наиболее перспективные участки для поисков на следующий день. Что касается меня, то днём я сопровождал Татьяну, усиливая своим присутствием её способности. Вечером же либо помогал фиксировать на бумаге результаты дневных исследований, либо вместе с Марком, которого Гоппиус, видимо, в отместку за нашу настойчивость, назначил бессменным дежурным, возился по хозяйству.