Хвала и слава. Книга вторая

— А вот это уж меня меньше всего интересует, — улыбнулся Януш. С той минуты, как он решил возвратиться в гостиницу, он сразу почувствовал себя куда лучше. Появилась уверенность в себе…

Блондин надел на него пальто и спокойно сказал Адасю:

— Ему уже пора домой.

Сказано это было так внушительно, что Адась сдался, очевидно предположив, что незнакомец имеет какие-то особые основания говорить таким тоном.

— Ну хорошо, тогда и я иду с тобой, — сдался Пшебия-Ленцкий.

— Вы проводите его в гостиницу?

— Ну, понятное дело, провожу. Только вот что, Януш, надо бы расплатиться…

Януш поморщился.

— У меня уже нет денег.

Благотворитель-блондин замахал руками.

— Я все улажу. Не беспокойтесь. — И, обращаясь к Адасю, добавил: — Ступайте прямо в гостиницу. А где вы, пан Мышинский, остановились?

— В «Саксонской».

— Ну, это недалеко. А может быть, и такси найдете.

Когда они очутились на улице, Адась сокрушенно воскликнул:

— О боже мой, так все чудесно шло! Ну почему ты ушел?

— Не знаю, — честно признался Януш.

— А кто этот, что тебя так опекал?

— Не знаю, — повторил Януш.

— Как это не знаешь? — по-пьяному удивился Адась. — Ведь это же какой-то твой знакомый.

— Впервые его вижу, — признался Януш.

— А казалось, будто самый близкий приятель.

— По пьяной лавочке бывает, — усмехнулся Януш.

Они вошли в гостиницу.

— Этот господин будет ночевать у меня, — сказал Януш портье. — Адась, дай свой паспорт.

Адась удивленно взглянул на Януша.

— Я же у тетки собирался ночевать.

— Здесь тебе будет лучше.

Портье проводил их до номера, слегка обеспокоенный тем, что оба очень пьяны. Кровати стояли рядышком, и обе были приготовлены на ночь. Когда они разделись и легли, Адась погасил свет.

Януш потянулся к постели Адася и обнял его поперек груди. Тот вскинулся.

— Ты с ума сошел?

— Да нет. Ничего я тебе не сделаю, — тихо сказал Януш, — просто мне хочется чувствовать человека рядом с собой.

И оставил руку на волосатой груди Адася. Припомнилось, что так когда-то он засыпал рядом с Юзеком и вот так же касался чистого, красивого, здорового его тела. Тело Адася было потное, волосатое, противное, вызывало брезгливость. Но он ощущал под пальцами биение его сердца и погружался в пьяный сон, уже не такой до жути одинокий.

III

В том, что ему нечего делать в Кракове, Януш окончательно убедился, проснувшись наутро в пустом и незнакомом гостиничном номере и чувствуя мучительную головную боль. Само собой пришло решение незамедлительно вернуться в Коморов. Адась ушел с утра, не оставив даже записки. Януш пошел в «Орбис» на углу улицы Святого Яна, чтобы купить билет на послеобеденный поезд.

Погода по-прежнему была противная, осенняя; удушливый туман обволакивал Краков, солнце теперь только угадывалось за туманными клубами, которые желтоватыми и белесыми куполами собирались над башнями.

Напротив Мариацкого собора на линии АБ был небольшой цветочный магазин. Хорошие цветы в Кракове можно купить у баб на базаре, а цветочные (или, как там говорят, «светошные») были здесь очень неважные. А в эту осеннюю пору в витринах и вовсе не было ничего подходящего. Разве что лежал посреди витрины приготовленный для кого-то свадебный букет. Цветов было мало, поэтому владелец магазина воспользовался тем, что букет был заказан только на вторую половину дня, и украсил им пустую витрину. Обычный букет белых роз, окутанный тонким газом и перевязанный белой лентой, удлиненный для внушительности двумя восковыми погребальными каллами, лежал, точно покоящийся в белых пеленках младенец, трогая своей наивностью и претенциозностью, всем этим жалким провинциализмом.

Януш даже поморщился, увидев этот букет, и тем не менее загляделся на него. Он вспомнил, как шел с Зосей по тропинке между колосьев, как колосья били Зосю по лицу, а его по плечам и как ему показалось, будто жена, идя впереди него, несет на руке не белый свадебный букет, а ребенка. Кто же это нынче будет здесь венчаться? И в какой церкви? В Мариацком соборе, конечно… Сколько человеческой веры в жизнь, неколебимой веры, которой ничто не омрачит, заключено в этом букете!

В поезде он сразу же решил пройти в вагон-ресторан и выпить немного красного вина, надеясь, что это избавит его и от головной боли и от этого несуразного чувства беспомощности и никчемности, от похмелья, вызванного не вчерашним коньяком, а визитами к тете Марте и к Вагнерам. Как бы то ни было, приходилось смиряться с тем, что в некоторых случаях помочь ничто не может. Как больной в поисках облегчения принимает в постели то ту, то иную позу, так и он искал помощи в событиях, происходящих вне его, и, разумеется, никакая помощь не приходила. Человек одинок не только в смерти: смерть настолько могущественна, что перед колоссальностью этого события можно даже забыть об одиночестве. Но еще более одинок человек в страданиях. И тут ничто не поможет — ни фотографии от тети Марты, ни водка Адася Пшебия-Ленцкого. Тут уж ничего не поделаешь, надо держаться.