Хвала и слава. Книга вторая

— А мне и пейзаж этот напоминает Россию, — сказал Януш.

Марыся ничего не ответила.

Бурые поля как будто вздымались, напоминая и цветом, и фактурой венецианские паруса. Высокое плоскогорье Старой Кастилии поражало прежде всего своим цветом. Местами темно-сиреневая бурость скатывалась в низинки.

— На Подолье такие низинки называют балками, — сказала Билинская.

В этих «балках» длинными рядами тянулись вереницы тополей, стройных, высоких и еще зеленых, листва их, глянцевая и лишь изредка прошитая золотистыми пятнами, кипела на ветру.

В одной из низинок они увидели небольшую усадьбу. Низкие строения землистого цвета сбились в квадрат. На току рядом с усадьбой шла молотьба. По устланной золотистой пшеницей земле кружились санки, привязанные к вбитому посредине колышку. Санки эти тянул черный лоснящийся бычок, а на странном этом сооружении сидела толстуха в пышном черном платье и в черном платке на голове.

Януш с удивлением уставился на этот образец первобытной молотьбы.

— О таком у нас на Украине давно уже забыли, — усмехнулась Билинская.

Боковыми дорогами они обогнули Памплону и доехали до городка, который назывался Альсасуа, где и остановились перекусить, так как до Бургоса было еще далеко.

Городок, или, скорее, деревушка, закипел, встревоженный прибытием французского автомобиля. Дети и молодежь без всякого стеснения окружили машину. Старшие поглядывали издалека и довольно подозрительно. Шофер настаивал на том, чтобы немедленно ехать дальше, но Марыся заявила, что она умирает с голоду. Двухэтажный дом, вылепленный из глины, словно гнездо ласточки, был украшен гордой надписью большими буквами: «Hotel la Perla». Они вошли туда, чтобы что-нибудь перекусить. И тут это «что-нибудь», как обычно в Испании, превратилось в длинный ряд блюд. Марыся рассказала Янушу и оробевшему шоферу, что раньше «во всей Европе» было такое меню. Подавали, правда, быстро, но пока ставили перед гостями и убирали почти нетронутые блюда — мозги, ракушки, начиненные какой-то зеленой массой, очень жирную свинину, — прошел час и начало уже темнеть. Когда обеденный церемониал завершился кофе, шофер вышел и тут же вернулся с довольно глупой миной: все четыре шины были проколоты и автомобиль осел, являя собой зрелище как смешное, так и грустное. Януш убедился в этом своими глазами — действительно, ехать дальше было невозможно.

Марыся пришла в страшное негодование, как будто не из-за ее «ужасного голода» приключилась вся эта история. Шофер заявил: на то, чтобы заклеить баллоны и поставить колеса, понадобится самое меньшее три часа при дневном свете. Пришлось заночевать в Альсасуа. Шофер со страхом улегся в машине, чтобы стеречь ее: не может же быть, чтобы ее попортили так, без причины. В «Hôtel la Perla» был всего один свободный номер, правда, большой, на втором этаже. Странная комната с очень покатым полом. Человеку, подходившему к окнам, казалось, что он вот-вот выпадет на площадь. На городок уже спустились осенние сумерки. Кровати стояли у противоположных стен номера, довольно далеко одна от другой. Марыся велела принести старомодную ширму, которой загородили ее постель, — получилась как бы отдельная спальня. Прислуживали старая горничная и необычайно запуганный юнец. Спать легли рано, за окнами было темно, и где-то далеко слышались звуки гитары и мандолины. Играли они не сентиментальные южные песни, а быстрые, задорные, веселые испанские марши вроде матчиша. И это напомнило Янушу Одессу.

Было всего лишь около десяти, когда выключили свет. Билинская уже устроилась на своей кровати. Кровать эта была такой же наклонной, как и пол в номере, и одеяло то и дело сползало. Януш смотрел в окно. Когда глаза привыкли к темноте, окно стало темно-синим и выступили крупные звезды.

— Сколько же это времени прошло с той поры, как мы спали в одной комнате? — спросил он.

Марыся шевельнулась в постели.

— Не помню. А спали ли мы вообще в одной комнате?

— А как же? Помнишь, когда болели скарлатиной!

— Ах, да, когда болели скарлатиной.

— Сколько нам тогда было? Мне восемь…

— Ну, а мне четырнадцать, — сказала Билинская.

Януш многозначительно хмыкнул. С каждым годом разница в возрасте между ними становилась все меньше.

— А гитары-то, гитары, — перевела разговор Марыся. — С чего это они так веселятся?

— Видимо, Франко берет верх, — иронически бросил Януш.

— Ну да, конечно.

— А что, это приятно — такая вот музыка вдалеке.

— Для кого как.

— После скарлатины мы лежали в одной комнате. Так Текле было легче ходить за нами. И вот так же, издалека, как эти гитары, доносилась игра отца. Что он тогда играл?

— Не помню.

— О, я хорошо помню то время. Отец всегда приходил пожелать нам спокойной ночи. Над твоей кроватью он наклонялся и целовал тебя в лоб, а мне издали махал рукой и говорил: «Bonne nuit».

— Не помню.

— А я помню. И никогда не забуду обиду, которая подымалась в моем сердце каждый раз, когда отец целовал тебя в лоб.

— Ты должен был ненавидеть меня.

— Нет, это была не ненависть, а обида в сердце, обида на то, что у меня вот такая жизнь, а не другая. Совсем как сейчас.