Хвала и слава. Том 2

И странно: всей жизни не было. Он избавился от гнетущей тяжести. Шел легко, необычайно легко, и совсем не чувствовал усталости. Не думал о том, что должен идти за какими-то бабами, а просто следовал за ними машинально. Но хоть он и не чувствовал тяжести минувшей жизни, она существовала вне его и растягивалась между стволами берез и дубов, как гигантское полотнище. Он мог теперь обозреть всю ее — огромную, долгую, как ему казалось, и совершенно бесплодную, видел ее как нечто единое. И его удивило, что была она такой тяжелой, трудной, хоть он и не мог похвастаться какими-то творческими усилиями, — была пустой и тяжелой, как железо. Может, потому и тяжелой, что пустой.

На мгновение Януш остановился и присвистнул.

— Боже мой, посмотрите-ка, — сказал он, — вот ведь до чего дошло.

Сколько в этой жизни было хлопот и суеты! А ведь он так старался, чтобы их было как можно меньше. Но с первой минуты жизни… А что было первой минутой его жизни? Конечно, тот момент, когда он увидел Ариадну в белом платье на самом верху лестницы в странной квартире Тарло в Одессе… С первой минуты жизни все у него «не складывалось». Все превращалось в проблему, и проблемы эти не решались, а падали нерешенные в пропасть, как изуродованные куски железа. И столько лежало на дне его жизни этих вопросов, запутанных и неразрешимых! В сущности, он не знал, зачем женился на Зосе, а еще меньше знал, почему потерял ее. И почему после этой потери все пошло не так, как надо. Глупые поездки, во время которых перед глазами стояла улыбка маленькой Мальвинки. Не только глупость, но и преступление! А эти страшные дни в Испании! И смерть Ариадны…

Януш содрогнулся, ибо жизнь, которая распростерлась перед ним как нечто чужое, безразличное и скучное, вдруг снова стала его собственной жизнью и крепко схватила за горло. Ариадна, лежащая под автомобилем, который бесстыдно изорвал и задрал ей юбку, — лежащая в красной луже с открытыми, но уже мертвыми глазами, застывшими, как у застреленного зайца, — не могла стать чем-то чужим и далеким. Она настолько глубоко вошла в жизнь Януша, что была неотделима от него. Он не мог ее оторвать, не мог из-за нее обрести своей невинной молодости, вернуть легкость прогулки между Маньковкой и Молинцами. Всюду, где бы он ни шел — хотя бы даже дубравой молодости, — он шел со всеми этими смертями за пазухой.

Один Янек Вевюрский остался где-то в стороне, не торчал в его жизни, как колючка, вонзившаяся в ладонь, и только о нем одном подумал сейчас Януш почти с радостью. Он испытывал облегчение от того, что пусть не в его жизни, но вообще где-то существовал такой человек со светлым чубом, с голубыми глазами и этим ласковым словом.

— Дорогой, — снова повторил Януш.

И вдруг ржавые дубы, словно по воле волшебного заклятья из «Тысячи и одной ночи», превратились в зеленые, весенние. И Януш, уже давно шагавший по лесу, рассердился: «Почему, черт побери, я не вижу этой Маньковки?» И лишь когда дубрава поредела и Мышинский, выйдя на опушку, увидел среди леса широкую котловину, где дымили хаты Люпины, он заметил, что его окружает осенний пейзаж.

Бабы остановились у изваяния мадонны на перекрестке дорог и делали ему знаки, чтобы он обошел деревню. Одна из баб пошла межой к лесу, лежавшему за деревней, а другая своим легким, цыганским шагом направилась к дому, из трубы которого подымался высокий, пушистый султан дыма.

Младшая миновала дворы и за деревней тоже свернула к лесу. Деревья здесь были не такие старые, и кроны смыкались плотнее.

Когда Мышинский ступил под свод листвы, лес показался ему таинственным. Януш понимал, что приближается к месту расположения партизан. Однако он шел по этим зарослям еще минут сорок пять, уже ни о чем не вспоминая, не размышляя. Боялся только, как бы не потерять след женщины, чей платок снова мелькал то здесь, то там между деревьями. Вперемежку с дубами тут росли сосны; попадались и высокие старые липы, которые были самыми старыми в этом лесу.

«Глупо, что она по-прежнему идет впереди меня, — подумал Януш. — Здесь мы могли бы идти уже вместе».

И вдруг ему захотелось — тем более что он чувствовал себя молодым и свежим — пройтись вот так зеленым лесом с этой женщиной, шагать рука об руку, бездумно смеяться и шутить над чем угодно. Одним словом, быть молодым. Мог бы и месяц им светить, как в цыганском романсе, ведь нынче вдобавок ко всему еще и полнолуние…

На прощанье шаль с каймою
Ты на мне узлом стяни.
Как концы ее, с тобою
Мы сходились в эти дни…