Хвала и слава. Том 2

— Пани Эльжбета! — возмутился Спыхала.

Эльжбета повернулась к нему.

— А что мне делать? Что мне еще остается? Откуда вы здесь взялись? Вы должны быть сейчас в каком-нибудь штабе. В полной безопасности, когда другие гибнут.

— Я там, где надо, — холодно проговорил Спыхала. — Я заглянул на Брацкую, чтобы справиться о детях.

— Оля на Брацкой?

— О детях Оли. Оля на Брацкой. Одна, панна Текла не вернулась. Дома никого нет.

— Здесь тоже никого нет. Все пошли, даже Генрик. Сидим тут, две старые женщины. Мне кажется, настала наша последняя ночь. Последняя для многих людей. Что вы натворили?

— Я? — холодно спросил Спыхала.

Он сам удивлялся себе, удивлялся тому, что стоит и слушает эту теряющую рассудок женщину.

— Я не люблю, когда вы приходите ко мне, — вдруг проговорила Эльжбета совершенно трезво, медленно подходя к Казимежу, — я не люблю, когда вы здесь. Вы похожи на ворону. У вас уже волосы на висках седеют, а вы похожи на ворону. Когда я приехала в Одессу и увидела вас рядом с Юзеком, я подумала: о, нехорошо! Юзек тогда был очень красив. Помню, что он вошел в салон, когда я уже пела, и сел на краешек стула. И помню, что голос мой вдруг стал еще послушнее. Понимаете? В этой кварте вверху: «О lass, о lass» — я вдруг почувствовала большую легкость, большую гибкость, что-то, что вышло само собой из горла, из души. Понимаете? Нет, вам этого не понять. Вы никогда не пели. Он уже тогда был красив, а ведь сколько ему было тогда? Да, пятнадцать лет. Кажется, пятнадцать лет… А потом Оля пела для вас ту же самую песню, и вы слушали и плакали…

Спыхала протестующе покачал головой.

— Вы не плакали? Значит, вам хотелось заплакать, все равно, — продолжала Эльжбета. — А потом вы ее бросили. И она плакала. Все мы плачем. А теперь Анджей, такой красивый, такой необыкновенный, ее сын. Видели вы его сегодня? Вы видели, как он красив? И вот теперь в него стреляют. Он стоит в ночи, в темноте, и в него стреляют. Убьют его. И кто убьет? Немцы? Это вы его убьете! Ведь вы и Юзека убили! Понимаете? Вы убили Юзека, убили, убили… Вы убили моего Юзека!..

Эльжбета стояла уже совсем близко от Казимежа и, говоря эти слова: «Вы Юзека убили!» — ударяла его по плечу своим маленьким кулачком. В этом жесте было и отчаяние и истерика. Эльжбета, стоявшая перед Спыхалой с пылающим лицом и растрепанными седеющими волосами, казалась ему безумной. Он схватил молотящий ее кулачок и сжал в своих больших, костистых руках.

— Вы уж меня не бейте, — проговорил он без улыбки, — я совсем не заслужил этого.

— Все вы это заслужили. Это же страшно.

— Необходимо, — серьезно проговорил Спыхала.

— Единственная ценность, которая есть у нас, — это жизнь! — Эльжбета снова подошла к зеркалу.

— Собственная жизнь и, может, чужая? — гамлетовским тоном проговорил Спыхала.

— Вы ужасны, — Эльжбета села на тахту, — У меня такое впечатление, что вы никогда не бываете самим собой.

Дверь, ведущая во внутренние комнаты, отворилась, и на пороге появилась какая-то длинная фигура в светлом.

— Кто тут? Это ты, Эльжбета? Почему там темно?

— Я здесь, Роза. — Эльжбета снова отошла к зеркалу. Стала приглаживать волосы.

— Где это так стреляют? — спросила Роза.

— Не знаю, дорогая, восстание идет.

— И кто это так стреляет?

— Не знаю. Наверно, наши и немцы.

— Кто здесь еще? — спросила графиня Казерта, тараща свои почти совсем ничего не видящие глаза.

— Пан Спыхала пришел, — неохотно ответила Эльжбета.

— Пан Спыхала? Это тот самый, что с Марысей Билинской приезжал в Палермо?

— Тот самый, — басом ответил Спыхала.

— О, а вы помните Палермо?

Графиня, словно призрак, двинулась вперед. Она была в светлом, сверкающем халате.

— Вы помните мой дом в Палермо?

— Плохо. Я был там так недолго.

— Да. Это когда мама умерла. Там еще было что-то с этими драгоценностями. Вы очень любили Марысю… — с уверенностью сказала графиня.

— Ах, Роза, — проговорила Эльжбета.

Свеча осветила Розу. Несмотря на преклонный возраст, на невидящие выпученные глаза, она показалась Казимежу красивой, красивой этим своим аристократическим безобразием. В ней было что-то зловещее.

— А почему вы не поехали с Марысей? — спросила вдруг графиня.

Спыхала молчал.

— Почему? Марыся сейчас в Палермо. Алек писал этой — как, бишь, там ее зовут? — панне Бесядецкой, кажется…

— Бесядовской, — поправила Эльжбета.

— Да, да, Бесядецкой. Алек писал, но не из Лондона. Я уж не знаю откуда. А пан здесь зачем? — обратилась она вдруг к Эльжбете за разъяснением.

— Пан ищет Анджея и Геленку…

— Ага… — протянула Роза таким тоном, словно в простой этой фразе она не поняла ни слова. — Хорошо. А вы очень любили Марысю? Жаль, что вы не могли на ней жениться…

— Ты очень неделикатна, Роза, — попробовала вмешаться Эльжбета.

— Нет, нет. Отчего же? Во время войны все должны быть искренними. — Роза говорила с забавным иностранным акцентом. — Вы любили Марысю. Что же в этом плохого? Я и сейчас люблю. Никогда в жизни не любила, а сейчас вот люблю. Я прямо сама не своя от этой любви.

Эльжбета вышла из себя.