Хвала и слава. Том 2

— Да Дюмарк. Мой компаньон. Мы же, как ты знаешь, основали тут небольшую парфюмерную фабрику. Он выпускал духи, отправлял в Нью-Йорк — частично контрабандой, иначе пошлина меня разорила бы, — а я продавала.

— Ради бога, Ганя! — воскликнул Януш, глядя на ее красивые руки. На них был чудесный серый жемчуг. — Изумруды ты уже не носишь? — спросил он, беря ее за руку.

— Продала! Представь себе, продала!

— Зачем?

— Ах, надоели. Да и деньги на процесс нужны. Нет, ты представь себе, этот самый Дюфур…

— Какой Дюфур?

— Ну, Дюмарк, вечно я путаю эти французские имена.

Януш заметил, что Ганя не только не избавилась от своего провинциального одесского акцента, из-за которого ее никак нельзя было принять за варшавянку, но стала говорить по-польски еще хуже, совсем уж с русским выговором.

— Ради бога, почему ты говоришь с таким акцентом?

— О господи, ну что ты меня все время перебиваешь всякими глупыми вопросами! Я тебе о таких важных вещах рассказываю, а ты про акцент. Верно, потому, что все эти княгини да графини так ко мне и лезут, просто отогнать не могу.

— И тянут с тебя деньги.

— Я стараюсь отделываться, только не всегда получается. Они ведь и в самом деле такие несчастные, боже мой, такие несчастные…

Януш пожал плечами.

— Так вот, представь себе, этот самый Дюфур или Дюмарк, как бишь его там, делал эти духи на мои деньги и часть присылал мне, а часть сбывал на сторону — либо здесь же, либо высылал в Вену и во Франкфурт. И как раз моя приятельница княгиня Шаховская его на этом накрыла…

Януш просто не узнавал Ганю. Выпив несколько глотков виски, от чего на лице у нее выступили пятна, она с таким жаром принялась рассказывать о проделках злополучного француза, точно от этого зависели по крайней мере судьбы мира.

Януга остановил ее излияния.

— Дорогая, а тебе в самом деле нужна эта фабричка?

Ганя, осекшись на полуслове, резко встала и, приоткрыв рот и склонив голову, задумалась.

— А что мне делать, если ее не будет? Эти духи — сейчас вся моя жизнь. И вот этот негодяй, Дюрок, нет, ты только представь, хочет на мне заработать, устраивает какие-то закулисные сделки и вырывает у меня прямо вот отсюда, — Ганя показала откуда, — прямо из сердца вырывает черт знает какие деньги!

Януш вновь положил ладонь на ее руку.

— Подумай сама, ведь ты же не можешь тягаться с известными парфюмерными фирмами, а значит, все это будет только торговлишкой или жалким гешефтмахерством. Да и что может сделать этот Дюрок, Дюфур или Дюкюль? Ведь это же гроши, а на мировом рынке вечно будут царить только прославленные фирмы, те, что дают в «Vogue» рекламу на целую страницу.

— О, какая чудесная реклама была у нас! А знаешь, что мне пришло в голову? Надо бы снять этого мальчика, который приносил чай, в рубашке и в шляпе. Как ты думаешь, что ему больше пойдет: канотье или панама?

— Ну кто теперь носит панамы, Ганя!

— Ах, да, верно. А вот Каликст в Одессе в жаркие дни, когда одевался в цивильное, носил панамы, такие плетеные… тоненькие, тоненькие…

И, оборвав свою болтовню, Ганя вдруг замолчала, глядя куда-то в сторону. Верно, увидела там панаму, в которой ходил в Одессе Каликст.

— Помнишь, тогда были в моде такие ботинки с круглыми искривленными носками. На собак похожие. Они еще так забавно назывались…

Януш улыбнулся.

— Это гораздо раньше, когда я еще совсем мальчишкой был.

— Ты был хорошенький?

— О нет. Судя по фотографиям, настоящий уродец. К тому же меня еще так жутко одевали.

Ганя еще подумала немного.

— Вот мы и выпустим рекламу наших духов с его фотографией. Он за это дорого не возьмет, а реклама будет великолепная… Он так красив…

Заметив, что Януш не слушает ее, она снова задумалась.

— Хочешь чаю? — спросила она вдруг радушным и сердечным тоном.

— Изволь.

Наливая чай, она подсела к нему, а наполнив чашку, отставила вдруг чайник и взяла Януша за руку.

— Ты прости меня, Януш, — мягко произнесла она, — у тебя жена умерла, а я тебе о своих духах.

Януш помрачнел.

«Только бы не это, только бы не это», — думал он, испугавшись, что она заговорит об этих страшных для него вещах. Только бы она не расчувствовалась, иначе он не выдержит.

— Дорогая, — сказал он, глядя на нее искоса, — давай не будем об этом. Уж лучше разговаривать о духах.

Ганя смущенно рассмеялась.

— Прости, — сказала она как-то очень тепло и просто.

И через минуту возобновила разговор, теперь уже иным тоном, без всякого жара. Подробно, хотя уже не столь красочно, она поведала Янушу о всех махинациях, которые устраивал оный Дюмарк, и о том, какие свиньи сидят во французских судах и сколько ей нервов, здоровья и денег стоит сладить не только с прохвостом компаньоном, но и с адвокатами.

Януш слушал с самым вежливым видом, но, очевидно, не сумел скрыть скуки, потому что Ганя посмотрела на него грустно и растерянно и наконец умолкла, отступила на шаг и свела брови. И Янушу вспомнилось, что таким же испытующим взглядом Ганя окинула его несколько лет назад, когда исполнила ему арию из «Тоски». Недоставало только иронического взора мисс Зилберстайн.

Вдруг Ганя оживилась.