Хватка (СИ)

       — А сейчас, господа, — продолжал Бауэр, — все проверьте свои карманы. Любые документы, записки, какие-то пометки на бумаге — вон! Если я обнаружу у кого-то какие-либо записи, книги, стихи, чистые листы бумаги или даже на фото любимой девушки, говорю открыто — вы будете расстреляны ввиду предоставленных мне, особых полномочий. Итак, все у кого есть что сжечь — на выход! Идем греться, господа. Дважды я повторять не стану…

       Бойцы группы Бауэра помогли ему спуститься вниз, подождали всех, кто сошел за ним, и только после этого поднялись на борт.

       Оказавшись возле заботливо принесенного кем-то старого, испачканного каким-то черным маслом ведра, Фридрих, пребывающий в данное время в каком-то неопределенном состоянии, начал разгружать свой портфель. Ловя краем глаза силуэт «крестьянина» и бросая вниз ставшие ненужными документы, он лишь задавался вопросом о том, действительно ли у этой миссии был настолько велик гриф секретности, или «Крестьянин» попросту не пожелал с ним остаться один на один?

       В полыхающее недалеко от крыла самолета ведро несколько раз подливали топливо. Бумага и фото упрямо не хотели гореть. Наконец, черные, обугленные остатки перемешали палкой и, убедившись в том, что ничего из брошенного в ведро не уцелело, пошли к самолету.

       Разыгравшийся на большом, открытом пространстве ледяной ветер, проскальзывая под качающимся в его порывах фюзеляжем, и без того не давал дышать, а застывшие на холоде двигатели, сплюнув черный дым и взревев, еще существенно добавили ему прыти. Пышущее жаром ведро повалилось, и с грохотом разбрасывая обгорелые ошметки бумаги, тут же унеслось по бетонке, пропадая с поля зрения. Дверь захлопнулась, «Юнкерс» начал выруливать на взлетную полосу.

       Первую ночь в усадьбе фрау Шницлер Петрок спал на голом полу, в углу, прижавшись спиной к Дунаю. На новом месте не было усиленной охраны и толстых, стальных решеток. Это был старинный кирпичный сарай, все двери которого внутри и снаружи были намертво вмонтированы в арочные, высокие своды. Казалось, что ты находишься в подвале замка какого-то короля, как на картинках в книжках со сказками. Петруха впервые видел подобное. Подтянувшись поутру и глядя во двор поверх толстой двери, не достающей до арки свода, он сразу же подумал о том, что, наверное, если составить в квадрат все сараи их села, они все равно не заняли бы всю обозримую площадь этого двора.

       По рассказам деда — так жили когда-то богатые паны. Во дворе, занятые своими крестьянскими делами, ходили люди. Конечно же, они замечали торчащую над воротами беловолосую голову, но почему-то упрямо не подходили к Петрухе. Дунай все утро не лаял, а только принюхивался, переходя от одного края ворот к другому. Он словно искал что-то в воздухе своим чудо-носом, сравнивая запахи с той и с другой стороны.

       — Ну что? — спросил Петрок собаку, привыкнув к тому, что за последний год разговаривать ему больше было не с кем. — Вырвались, да? Мне сегодня опять снился великан, говорил, что мы уже в берлоге, и это хорошо. Наверное, — предположил юноша, теребя за ушами овчарку, — эта берлога где-то здесь, рядом с селом. Глянь, Дунай, вокруг. О-то ж нам не те сырые подвалы. Здесь во дворе нормальные люди ходят. Одно плохо — холодно, ой как же ночью холодно, братко ты мой. У тебя хоть шуба есть, а я замерз...

       В этот момент кто-то подошел к воротам. Грохнул засов и тяжелая створка приоткрылась. В ней показался пожилой мужчина в шляпе и непривычной сейчас для Петрухи, гражданской одежде. Дунай напрягся, но зарычал не сразу, а только после того, как пристально рассмотрел пришедшего.

       — Trzymaj go. Jesli bedzie szczekac, odejde i tydzien bedziesz tu siedziec glodny i nikt nawet nie zajrzy. Ty jestes polakiem? Rozumiesz mnie? Nie?

       — Н-не розумлю, — растолковав для себя только последние слова незнакомца, дрожа всем телом, ответил Петрок.

       — Ты руски? — сдвинул брови старик и зажмурился, поскольку в этот момент Дунай оглушительно гавкнул.

       — С Украины, — прижимая к ноге начинавшего беспокоиться пса, ответил Петруха.

       — Охо-хо, — отчего-то с сочувствием закачал головой дед, — я могу мало говорить по-русски, — оглядываясь куда-то во двор, сообщил он и, коверкая слова, продолжил. — Mlody czlowieku, tu ci bedzie zle, …буде плохо табе здес. Госпожа не люби русски. Держи свой забака, не давай кричит. Слухай меня. Здес толко я могет ходит твой двер, никто другой нельзя, розумеш?

       — А с чего ж так, дядечко? — испугался Петрок.

       — Чш, говорить тебе неможно, — зашептал, озираясь, незнакомец, — никто не отвечает тебе. Их за то будут бить. Я — Хельмут. Придет работник, пастелет слома. Не гаварыт с ним, никто ты не гаварыт, чш-ш-ш…