Хватка (СИ)

       — Пройдет, — сопел стараясь, Ленька, — с потом сойдет. Бери поглубже, до дна, не ленись. Если пригорит, вместо сна ночью будешь отдирать котел, а еще получишь от управляющего столько, что в глазах будет кровь щипать, а не порошок.

       Петруха добавил в движении, хотя, если сказать честно, сил у него было куда меньше, чем у этого рыжего, который был помоложе, и не выглядел худым.

       — А что, этот управляющий, Хельмут, злой? — между делом спросил новичок.

       Рыжий приосанился, и быстро бросив взгляд по сторонам, тихо ответил:

       — Запомни, парень. Ты у меня в помощниках уже четвертый. Сказать тебе, где те трое? А?

       Господина управляющего звать только «господин управляющий» и никак иначе. И стоять перед ним нужно так, как это делаю я. И вообще, смотри на меня и делай также, не то …у меня скоро появится пятый помощник.

       Это ты там, у себя на родине был кто-то, а здесь ты никто. Из всех, кого взяли из лагерей, только меня называют по имени, слышишь? И я хочу, чтобы и дальше было так. А если ты будешь лениться, скажу госпоже — и тебя враз приколют вилами за сараем, а после прикопают в парке, чтоб по весне трава лучше росла. Запомни, делай, …хорошо делай то, что я тебе говорю, и всегда стелись перед господами. Только тогда какое-то время протянешь. Сколько тебе лет?

       — Семнадцать.

       — Сколько? — впервые оторвал взгляд от чана Ленька. — Семнадцать? Что ж ты такой дрыщь? Мамка не кормила, или из лагеря забрали?

       — Вроде как из лагеря, — не стал углубляться в детали Петрок.

       — Врешь, — не поверил рыжий, — покаж номерок.

       — …Нету.

       — Вот и не финти.

       — Я и не финчу, — пожал плечами Петруха. — Мне не кололи номер, …лекарства всякие кололи.

       — Хватит врать, — растянул жабий рот в неком подобии улыбки рыжий, — те, в кого лекарства кололи, уже давно тю-тю, в печках пожжены…

       Ленька внезапно вжал голову в плечи и примолк. Петруха оглянулся по сторонам, но никого вокруг не было.

       — Ты чего? — тихо и настороженно спросил он.

       — Нельзя болтать, — пробормотал себе под нос рыжий, старательно размешивая варево, — нельзя. Длинный язык. Уши кругом, доложат, расскажут. Будут бить, бить… Обманщик ты, — сказал он вдруг, — долго не продержишься. Надо сказать управляющему, что врешь. Такие тихушники, которые правды не говорят, всегда что-то в себе держат, сбежать хотят, а потом через это нам всем и попадает. …Номерка, видите ли, у него нет. Не бывает такого. Надуть меня хочешь…, не получится…

       Рыжий и дальше что-то такое бормотал, будто бредил, а Петрок решил молчать. Какой ему резон что-то доказывать этому Леньке? Даже если и спросит он «где был в лагере?», что ответить? В каком-то келн… кён…, чертовы немецкие названия, — сокрушался Петруха. — И этот еще, …не верит. Выходит, что надо врать? А зачем? Видно, — рассуждал Петро, перемешивая свинячью еду и пытаясь оправдать этого несчастного Леньку, — ему тоже тут было не сладко. Понятно же, что попадает часто. Хельмут говорил, что раз в семь дней госпожа бьет всех, бьет так просто, ни за что.

       Вот же, …такая красивая женщина, статная, ей бы за детишками смотреть да жить себе в радость, столько коров, свиней, а она палкой всех охаживает. Одно слово — капиталистка. Правильно их в семнадцатом ковырнули…

       — Доходит, — начиная перемешивать медленнее, громче буркнул себе под нос Ленька, — все. Выгребаем поленья на жестянки и несем в ведра на дворе. Гаси огонь…

       Печи погасили и вернулись к чанам. Рыжий сразу же пошел к окну и, сняв с гвоздя две деревянных ложки, дал одну Петрухе, а со второй забрался на уступ печи и принялся со знанием дела вылавливать что-то в свинячьем вареве.

       — Ах, хорошо, — приговаривал он, — о, и вот еще. Не стой. Сейчас понесем корм свиньям. Пока есть время — ешь. Тут, брат, с господских столов полно всякого можно поймать. Все лучшее в усадьбе попадает собакам и сюда. Пока наши несут помои из домиков и из дома фрау, им нельзя останавливаться и ковыряться в ведрах. Если увидит кто — поколотят палками. Потому, если и прихватит кто-то из дворовых хоть что-то, то только сверху. Вчера селедка попалась, представляешь, почти целая. Только, — тут же замер, вспомнив что-то Ленька, — запомни! Рыбьи кости все вон, в печь их. Не дай бог свинье ими подавиться…

       Сегодня, впервые за долгое время Петруха нахлебался от пуза. Съел немного, но больше почему-то не лезло. Скорее всего, от этого самого переедания его даже начало слегка мутить. Рыжий, услышав об этом, сказал:

       — Привыкнешь. У всех так сразу. Любой лагерный дядька или парень, что в парке работает, или с навоза, сейчас полжизни отдаст за то, чтобы здесь месячишко поупираться. И плевать им, что тут бьют. Им, откровенно говоря, меньше палок попадает, зато пожрать дают с гулькин нос, а работают они, как ломовые лошади, помирают и падают там, в навозе, так что цени и не выпендривайся. И зря не ешь сою.

       — Какую сою?