Хватка (СИ)

       — Бауэр, хватит! — снова стал терять терпение гауптман. — Повторяю, мы сейчас не археологи, мы с вами мародеры, понимаете? Уясните себе, наконец, все наши инструкции писали далеко не глупые люди, я в этом убедился уже не раз. Наша задача выкапывать все и вывозить…

       — Но ведь по инструкции мы обязаны сравнять курган с землей! — стал возражать обер-лейтенант. — А как же тогда быть с возможностью найти останки великанов…?

       — В инструкциях и приказах, — сухо заметил Винклер, — ничего о них не сказано. Там есть только руководство к действиям: нашли, откопали, собрали, вывезли и уничтожили следы, а на таких же картах, одной из которых вы тычете мне в лицо, и которые потом отправляются специалистам, ставятся точки и пишется подробный отчет о том, что и где мы нашли. Скажите еще, что вы, еще ни разу до этого не рисовали схем церквей или деревень в Польше или во Франции?

       — Чертил, — поправил гауптмана «Крестьянин».

       — Ну хорошо, чертили, не цепляйтесь к словам, Конрад. …Потом, когда мы поставим на колени огромного советского слона, уверяю, сюда вернутся уже другие поисковые группы, укомплектованные не цепными псами-ищейками как, скажем, я, а такими ребятами, как вы, и уж тогда можете копаться в этих холмах хоть до самой старости. А пока же, друг мой, я, как бы мне не было это тяжело, постараюсь забыть все, что вы мне тут рассказали. Понимаете, о чем я говорю?

       Я собираюсь самым решительным образом стереть из своей памяти все ваши выводы и суждения. Для меня есть Германия, и есть только одна культура, арийская, а на остальное мне плевать, я не ученый. Очень прошу вас, Конрад, услышьте меня сейчас! Заявленная мной обязательная потеря памяти, это все, что я могу для вас сделать, мой друг. Прислушайтесь к моему совету, если вам дорога ваша жизнь, и никогда и нигде больше не говорите того, что озвучили здесь.

       Да, — воскликнул, будто вспомнил что-то гауптман, — я хорошо знаю свою память, Конрад! Подобным образом она способна очищаться только один раз. Если вы, выйдя отсюда, где-то что-то сболтнете лишнего и до меня дойдут об этом слухи, мне придется включать в себе «ищейку» и уж тогда не обижайтесь. Вам понятно?

       — Точно так, господин гауптман, — поникшим голосом ответил Бауэр.

       — Вот это другое дело, — вглядываясь в его безрадостное лицо, заключил командир. — Сейчас мы с вами поступим так: завтра, получив указание сверху, сюда налетят «вепри» из местных «тыловиков», и своими «клыками» сровняют с землей этот чертов холм. Самая ценная находка здесь — Большой меч, а его уже унесли и, наверняка, упаковали.

       Раньше обеда «вепри» не явятся, значит рано утром отправим сюда солдат. Нужно же разобрать сбрую и вытащить все ценное из лошадиных костей? Сегодня мы этого сделать не успели. Я, кстати, видел там и золотые бляшки, так что покопаться нужно обязательно. Итак, этим мы займёмся завтра, все просеем и упакуем. Да и вот еще, забыли, пять прекрасных мечей какого-то там века! Их тоже нет смысла сейчас тащить на улицу. Там уже темно. Пусть лежат до завтра. Солдаты и без того здорово потрудились, пусть отдыхают… Нам всем нужно отдохнуть, — Винклер по-дружески приобнял и хлопнул товарища по плечу, — сегодня был трудный день, Конрад.

       Что ж, точка на карте стоит, находки упакованы и будут в срочном порядке доставлены куда положено. По факту, Бауэр, ничего ошеломляющего или волшебного мы не обнаружили, ведь так? Этот меч, еще не показатель. К нему пока не прилагается ни огромных черепов, ни костей, а с тем, что мы нашли, пусть теперь разбираются другие, в более спокойной обстановке.

       Эх, старина! …Идет война, Бауэр, очень скоро мы разъедемся кто куда. Увидимся ли еще когда-нибудь? Ну, что приуныли, а, Конрад? Пошли на свежий воздух. Гасите эту чертову лампу, мне от ее копоти уже блевать хочется. Десять вечера, время выставлять пост у входа, а мы с вами все еще тут, в этой духоте преем. Ну…, идемте же.

       Винклер плохо спал эту ночь. Он никак не мог понять, что именно ему мешало: духота? Обилие выпитого шнапса? Храп упившегося в хлам медика Вендта или тяжелое «послевкусие» вчерашнего разговора с Бауэром? Так или иначе, а беспрестанно ворочаясь и вздыхая Фридрих едва дождался рассвета, чтобы тихо подняться и выйти на свежий воздух.

       Осень начинала входить в свои права и утро выдалось прохладным. Где-то в туманной дымке лениво орали петухи, и далеко-далеко, в плотном, сыром воздухе, словно близящаяся гроза низко стучала в тамтамы войны артиллерийская канонада.

       Винклер прошел улицей и свернул к стоявшему в удалении дому, в котором квартировали Отто Гафн и тринадцать человек его команды. Часовой заметил его издалека и, узнав, окликнул:

       — Доброе утро, господин гауптман. Что-то случилось?

       — Нет, все в порядке, — сбавляя шаг, ответил Фридрих, — солдат! Разбуди мне лейтенанта, я подожду здесь.

       — Один момент, гер офицер, он только что выходил…

       Часовой подбежал к дому и вскоре, пригнувшись, скрылся за низкой, дощатой дверью. Гафн появился быстро. Прикуривая на ходу, он не спеша подошёл к гауптману и протянул руку. Винклер ответил на рукопожатие, но тут же с улыбкой заметил: