Хваткий мой

В передней комнате хранится старый хлам, кое-какие продукты, сыромятни, резанное на зиму мясо крупного скота, а в дальней комнате вообще ничего не было.

Года два назад Кончой держал там своего балабана⁸, но с тех пор она пустовала.

В левом углу комнаты вбит в земляной пол ивовый туур – особый насест для птиц-охотников.

Тот угол был самый тёмный из всех четырёх углов.

Когда дом строили, окно, единственное на той стороне, по ошибке придвинули слишком близко к выходу.

Ошибка ошибкой, но приручать птиц-охотников надо в темноте, и тёмный угол в дальней комнате, как ни кстати пригодится.

Сидя в глухом углу, птица быстрее забывает о своей прошлой свободе…

Сайкал догнала мужа, подождала, пока тот не приказал ей открыть дверь.

Повозилась с ключом и, пропустив мужа вперёд, вошла в переднюю комнату и сама.

Тут же плотно закрыла дверь за собой.

Кто знает?

Вдруг случайно выпустит сокола.

Лучше закрыть поскорей.

Сколько там силы то осталось у старика, да и устал ведь – не дай бог, выпустит.

Затхлым воздухом отдавало в заброшенной комнате, но старик и старуха не придавали этому никакого значения.

Привычно прошли в глубину.

В пустоте шарканье подошв сразу слышнее стало.

Отзвуки шагов, эхом разнёсшиеся в пустом пространстве, почувствовал и молодой тынар, а ещё он услышал до этого скрежет, какой-то звук, будто крик стонущего зверя…

Оба подходят к окну.

Старик осторожно ставит тебетей с птицей на потемневший от времени и грязи подоконник, кивком приглашает жену поближе.

Сайкал вытягивает из-под мышки мужа кожаный мешочек и, поспешно развязав шнурки, достаёт шило, два старых кожаных путлища и большую иголку с суровой ниткой.

Лесник свободной рукой полез в тебетей, схватил соколёнка за крылья, с большой осторожностью вытащив его.

Глаза птицы увидели сразу двух человек очень близко от себя и потому огромных.

Солнце не светило, но все вокруг можно было разглядеть, как в сумерки.

За спиной тынар постоянно чувствовал тепло человеческой руки, которая то сильнее, то слабее сдавливала верхнюю часть крыльев.

И опять стало ясно, что эта рука может, если захочет, вообще раздавить его, но держит его бережно, словно опасаясь своей силы.

Нет, освободиться невозможно.

Зачем заваливают его на спину?

Молодой тынар, раскрыв горбатый клюв с плуго-образным кончиком языка, протестующе зашипел.

А, вот в чём дело?..

Люди надели на обе его ноги твёрдый предмет.

Когда они коснулись им ножек-цевок, тынар попробовал было схватить их руки четырёхпалой лапой.

Когти встретились меж собой, но люди не дали себя поцарапать.

Тогда, повернув шею, соколик посмотрел туда, откуда шёл свет.

Оказалось, белёсый луч падал из четырёхугольного проёма, который сам по себе был разделён на множество таких же четырёхугольных маленьких проёмов.

За ним чувствовалось насыщенное тёплым воздухом пространство, даже отсюда виднелись деревья, а дальше – далёкие, чужие горы.

И на макушках деревьев, и на склонах гор отражались светлые лучи настоящего солнца.

Время было ещё не вечернее, лучи солнца падали отвесно.

– Ну вот, удалый ты мой, – бормотал Кончой, направляясь с птицей в тёмный угол. – Будь, как у себя дома.

Не сердись, не будь чужаком.

Здесь вот твой ночлег.

Садись, вот твой туур или трон настоящий…

Думаю, до первой линьки мы тебя приручим.

А там видно будет…

Ты мне сделаешь, я – тебе.

Так-то, хваткий мой.

Давай отдыхай теперь…

С этими словами лесник крепким узлом намертво привязал кожаный поводок от путлищ к стойке туура, да с таким расчётом, чтобы птица не запутывалась в них.

Завязал, подёргал-подёргал, проверил поводок, потом приподнял птицу за оба крыла и осторожно подсадил, чтоб её когтистые лапы охватили поперечную деревяшку туура.

Подсадил и тут же отпустил.

А сам отшагнул от сооружения назад.

– Ну вот, милок, сиди…

Не чужой ты мне…

Станешь послушным, тебе же лучше будет.

А если останешься непокорным, не сговорчивым, нам обоим будет худо.

Вот ведь как, хваткий ты мой, удача ты моя…

Крепко надо было держаться за поперечную деревяшку туура, крепко.

Как только освободились крылья – молодой тынар почувствовал тягу к полёту.

В голенях и цевках почувствовал свой вес – состояние естественное.

Свободен?

Чувствуешь вес – стало быть, свободен.

Он снова свободен!

Взметнуться, взлететь!

Пусть эти, что неподалёку, стоят себе, лишь взметнуться, вырваться в небо!

Взмах крыльями, ещё взмах, ещё и… какая-то новая, до сих пор незнакомая сила тянет к себе, заставляя вновь хвататься за поперечную планку.

Соколик не верит в поражение, снова взмахивает крыльями.

Он в воздухе, но опять всего лишь на три взмаха – больше не смог продержаться.

Снова пробует взлететь…

Ему нестерпимо хочется взлететь!

Вырваться, вырваться отсюда.

Его собственных сил хватит на долгий полет.

А когда же и нужен полет, когда же и нужна свобода, если не в таком буйстве собственных сил, не растраченных жизнью, молодых и горячих?

Но и эта невидимая враждебная сила существует, оказывается, на свете, проявляет себя, упорно притягивает его книзу, перебарывает его волю к свободе.