Хвост Греры

С пола я поднялась самостоятельно – впервые. Да, все еще слабая, я сидела на ковре и не верила тому, что руки и ноги снова подчиняются мне, что почти ничего не болит, что могу двигаться.

И он нужен мне, думала я, раздевшись и осторожно забравшись в ванну, нужен все оставшиеся двадцать четыре часа. Нет, я не простила причиненные мне страдания, я ничего не забыла, но его касания, его присутствие давали сейчас больше, чем дала бы обида – они лечили то, что покрылось шрамами еще до СЕ. Они собирали меня, Кейну, старую и новую, воедино. Когда я выйду, все будет иначе – Лиама не останется в моей жизни, он исчезнет. Но пока я тут, пока он тут, я позволю себе тонуть в том, что дарит мне облегчение – этот Уровень лучше всего учил брать от жизни все приятное, что в ней есть. А приятным в ней пока был Комиссионер с двуцветными глазами.

Вода лилась прохладная, но я не роптала. Даже такая была лучше, чем ее отсутствие. Мыло пахло, скорее, нейтрально, чем приятно, но оно смывало грязь, и я мылилась им тщательно и очень долго. Хочу быть чистой, хочу начать забывать все плохое, хочу свою белую полосу…

«Хотя бы серую».

Я никогда легко не давалась в руки мужчинам не потому, что меня не хотели, но из-за внутреннего смущения. Редко могла с кем-то расслабиться, и получение удовольствия никогда не давалось мне легко. Всегда отвлекало беспокойство по поводу своей внешности, чужого характера, совместного будущего – я не умела не думать… С ним я не думала. С ним я впервые просто чувствовала, и не потому, что знала об отсутствии у нас совместного будущего, но исключительно потому, что его поцелуи проникали в запретное, в подкорку, они отключали тревоги и наполняли меня неизведанной доселе жаждой. Размышлять об этом я буду позже, когда выйду, или же не буду вовсе. Сейчас я просто ждала его назад. Доктора – палача – ангела – мучителя – запретный плод… Все смешалось.

В шкафу нашлась длинная тонкая рубаха-пижама с пуговицами спереди. Я облачилась в нее – пыльную, но чистую – с дрожью радости. Хорошо, что больше не роба. Собственную робу, залитую моей же после тюрьмы кровью, я возненавидела.

Не пугал больше туман за окном, не пугало странное гудение с улицы – что-то внутри меня устало бояться. Быть может, я привыкла, а может, была согласна на все, лишь бы не снова камера – все, как говорится, в сравнении. СЕ начался для меня плохо, продолжился откровенно отвратительно, просто ужасно, а заканчивался… терпимо. Сносно. Почти хорошо, когда вспоминалось дыхание Лиама, его касания, что-то непередаваемо нежное в нем.

Наверное, я запуталась, наверное, все иллюзия, возможно, мне после будет за нее стыдно. Но не теперь. Доктор или палач – я чувствовала себя плохо, когда думала, что он больше не придет.

Он пришел.

С пакетом, в котором лежали пластиковые контейнеры с едой. Протянул, сказал:

– Ешь.

– Я не хочу.

Я хотела его. Впервые впав в жажду к мужчине, я хотела лишь одного – подойти, обнять его, почувствовать на себе его руки. Пусть все иррационально, пусть я веду себя, как шокированный пациент в состоянии аффекта, но больной тоже не понимает, что «слишком много таблеток – плохо». Что существует инструкция, предписания и противопоказания при передозировке. Когда у тебя обожжены руки, ты просто хочешь крема, его прохладного эффекта, желаешь обмазать толстым слоем все, лишь бы испытать необходимое облегчение.

Лиам был танковыми гусеницами.

И он же был кремом…

– Ешь.

Приказ.

Этот человек не умел не приказывать. Наверное, он никогда даже не пробовал говорить нормально – не было необходимости. Не те условия, не та работа, не тот склад характера. «Прореживатель». Страшное все-таки слово…

Пока я ела лапшу с мясом из контейнера, пока пила компот, Комиссионер стоял у окна, о чем-то думал, смотрел наружу. И мне, глядя на его широкую спину, казалось, что внутри Лиама идет борьба. Достаточно напряженная – возможно, он не должен был сюда приходить, не должен был позволять некоторым вещам случиться. Только я не дам ему так просто уйти, я хочу, чтобы он остался, чтобы сделал… больше, чем уже сделал.

И потому пустые контейнеры в сторону; я присела задом на край стола, медленно расстегнула на длинной рубахе все до единой пуговицы, позволила ткани соскользнуть с плеч.

«Кейна…»

«Не надо логики».

Я впервые научилась чувствовать себя, свою интуицию, впервые научилась быть храброй настолько, чтобы делать, а не размышлять. Любые самобичевания, если они придут, пусть приходят уже снаружи.

Лиам развернулся. Как почувствовал.

И дрожь его возбуждения прошла через комнату, через воздух в ней. Смотрел на меня он долго, неторопливо и мягко ощупывал взглядом, как руками, как бархатной тряпицей, дышал намеренно медленно, жарче, чем следовало.

Я была готова ему сдаться. Еще раз, совсем. Мне по какой-то причине очень нужно было это сделать, почувствовать его любым образом.

Человек в форме шагнул от окна, подошел близко, очень близко, наклонился к моему плечу, втянул воздух, запах моей кожи, и поле в комнате опять зарябило от изменившегося фона, содрогнулось, как живой орган, ощутивший касание.