Хвост виляет собакой

– Если бы у тебя были деньги, ты бы покупал мне вещи целый день. Правда ведь? Задуши меня в бриллиантах, укрой меня в норках, укрой меня в бриллиантах, задуши меня в норках[60].

– Это совсем другое, и ты это отлично понимаешь.

– Другое ли, Джо? Что такое деньги? Проявление благородства? Мужественности? Ума?

– Там, откуда я родом…

– Джо, того места, откуда ты родом, больше не существует. Деньги приходят случайно. Как аварии на автостраде. Как ты думаешь, почему мы все такие бешеные? Потому что мы знаем, что все это случайность. Лицо, тело, то, какой я предстаю перед камерой, – случайность. О, я работаю над этим. Актерские курсы, тренеры по актерскому мастерству, упражнения, уход за кожей, этот парикмахер, тот гример, попытки сделать лучше, попытки сохранить это. Пятнадцать пластических хирургов делают хирургическую версию шоу – не могут собрать одну Магдалену Лазло. Вы можете войти и попросить сделать губы Барбары Херши, один из носов Ли Грант, сиськи Мелани, задницу Шер, а выйти и остаться ни с чем. Все отчаянные подражатели на всех отчаянных актерских курсах не могут научиться делать то, что, черт возьми, люди, которые платят мне миллион с лишним долларов за картину, думают, что я делаю. Это чертова случайность. Как выиграть в лотерею или попасть под автобус и подать в суд на город. Так что, если я хочу потратить свои случайные деньги, наряжая тебя, потому что это весело, я так и сделаю.

– Есть слово для мужчин, которые берут деньги у женщин, – говорю я.

– Есть слово для женщин, которые берут деньги у мужчин, – говорит она.

– Это другое.

– Джо, есть двадцатка?

– У меня есть сотня или около того, – отвечаю я.

– Просто дай мне двадцать, – говорит она.

Я лезу в кошелек и даю ей двадцатку. Она оттягивает резинку надетых на нее боксеров. Она в своем белье под моим. Она аккуратно складывает купюру и засовывает ее под резинку.

– Как называют женщин, которые берут деньги у мужчин, Джо?

– Я не понимаю твои игры, Мэгги.

– Что за слово, Джо?

– Шлюха, Мэгги. Их называют шлюхами. Это ты хотела услышать?

– Я хотела, чтобы ты это сказал. Я взяла твои деньги, теперь я могу сказать, что я твоя шлюха.

Я не знаю, как ей это удается. То ли дело в ее лице и осанке, то ли в каком-то более тонком актерском трюке, то ли в ее душе. Но, несмотря на комичность ее одежды – мужская шляпа и огромные ботинки, трусы-боксеры с сердечками, галстук Хопалонга Кэссиди 1952 года, раскрашенный вручную, и усы карандашом для бровей – она меняется, превращаясь из милой девчонки в нечто извращенное и развратное.

Она тянется к своей сумочке. Она достает двадцатидолларовую купюру.

– Возьми, – говорит она.

Я беру.

– Теперь ты мой жиголо, – говорит она и хихикает. – Такое забавное слово. – Теперь она говорит хриплым голосом. – Теперь ты альфонс. Я твоя шлюха, а ты мой содержанец. Видишь, слова для женщин, которые берут деньги у мужчин, намного хуже. Не правда ли? Поэтому давай вот без этой ерунды по поводу того, откуда берутся деньги, окей?

– Я постараюсь. Но как только кто-нибудь скажет, что я тебя использую…

– Ты вмажешь ему и покажешь, какой ты суровый. – Она дразнит меня. – Джо, мне нужен кто-то. Мои инстинкты подсказывают, что ты умный. И ты преданный. Поставь «Кто-то присматривает за мной» на стерео и потанцуй со мной.

– Мэгги, я не пытаюсь таким образом ничего добиться.

– Чего ты боишься? Что кто-то скажет, что ты прокладываешь себе путь на вершину? В этом городе это комплимент. Так и должно быть, потому что трахаются все, но чертовски мало кто делает это достаточно хорошо, чтобы добраться до вершины.

– Ты уверена насчет этого?

– Джо, если ты не хочешь ставить «Кто-то присматривает за мной», поставь «Ляг, леди, ляг».

– Слишком мило.

– Да, – говорит она, – но это кантри.

Я включаю музыку. Потому что это наш способ сказать, что наш разговор не для слушателей. Это то, что она просила, – Боб Дилан. Может, это кантри. Петь о том, как он укладывает леди на большую медную кровать.

– Какого черта, – говорю я. Мое горло сухое, как наждак. – Потанцуй со мной.

Глава двадцатая

– Он прав. Слишком мило, – сказал Дэвид Кравиц.

Кассета на столе перед ним продолжала крутиться. Начала играть музыка. Кравиц не особенно любил Дилана. Хотя однажды, когда Кравиц пытался увести Джека Николсона у его агента, он притворялся, что ему нравится эта музыка. Притворялся, когда сидел на матчах «Лейкерс», наблюдая, как огромные черные люди обильно потеют, сталкиваясь с другими огромными черными людьми. Это стимулировало его скрытый расизм. Он преодолел его в достаточной степени, чтобы подписать контракт с несколькими из них. Они сколотили большое состояния на рекламе и различных личных выступлениях. Их график был забитым: половину года работали, а остальное время тренировались, поэтому у них было меньше времени, чтобы требовать ненужного внимания, а по количеству долларов за агентский час они превосходили кинозвезд. Так что Кравиц все еще был способен изображать энтузиазм во время спортивных состязаний, но не видел необходимости делать это по поводу Дилана.