Хвосттрубой, или приключения молодого кота

– Однако не рассчитывай – продолжала Матушка Ребум, – целиком освободиться от обязательств. Твой друг поведал мне, что ты участвовал в великих делах, которые приключились на северо-западе, верно? – Фритти не возражал. – Ладно, тогда ты расскажешь мне свою историю, потому что эти безмозглые чайки притащили мне одни обрывки да осколки. Я не могу полновластно править Шурум-Бурумом, Болотом в Центре Мира, пока меня не известят о событиях, происходящих на окраинах.

Болото в Центре Мира. Фритти улыбнулся про себя и приступил к долгому своему рассказу.

Был почти уже Час Глубочайшего Покоя, когда он подошел к концу. Матушка Ребум все время просидела тихо, в упор разглядывая его выпученными глазами. Когда он окончил, поморгала и снова молча села; горло у нее пульсировало.

– Что ж, – наконец сказала она. – Похоже на то, что в луже у котов и в самом деле приключилось множество великих всплесков. – Она остановилась, чтобы ухватить в ночном воздухе низко пролетавшее насекомое. – Живоглот был силой, великой силой, и от его падения много пойдет кругов по воде. Теперь я понимаю, почему беспокоен твой дух, мохнатая спинка.

– Беспокоен? Почему вы так говорите?

– Почему? – пропыхтела Матушка Ребум. – Да потому, что знаю. Следила за тобой, когда ты увидел водяную тень. Полночи слушала твою песню. На сердце у тебя неразбериха.

– Вот как? – Фритти не был уверен, что ему нравится оборот, который приняла беседа.

– О да, мой храбрый любопытный головастик… но не бойся. Если только послушаешь моего совета – благополучно отыщешь свой путь. Одно запомни, Хвосттрубой: все твои горести, все поиски, все скитания и сражения – всего-навсего пузырик в мировой луже.

Фритти почувствовал, что его одернули, и слегка рассердился.

– Что вы имеете в виду? Много важных событий произошло с тех пор, как я ушел из дому. Большинство произошло не по моей вине, но участие я в них принимал. Даже, может быть, без меня дела пошли бы и хуже, – не без гордости заключил он.

– Допускаю. Да не ощетинивайся так, пожалуйста, – хихикнула старая лягушка. – Ответь мне вот на что: покрыл ли снег Закот?

– Теперь, пожалуй, да. Но что с того? Скоро весна.

– Точно, мой кисик. Ну а птицы вернулись в Крысолистье?

Хвосттрубой не был уверен, что понял суть вопроса.

– Вернулись многие из крылянок … это тоже верно.

Матушка Ребум улыбнулась зеленой беззубой улыбкой:

– Отлично, больше я тебе вопросов не задам. Мне и самой видно из-под лилий моего водоема, что солнце все еще ежедневно пересекает небо. Ну, теперь понимаешь?

– Нет, – упрямо сказал Фритти.

– Речь вот о чем. Ко времени, когда придет другая зима и перейдет в другую весну, Холм Закота и все Живоглотовы творения полностью исчезнут – задержавшись разве что в памяти. Придет и уйдет не слишком много зим – и ты, и я тоже исчезнем, оставив после себя только кости, чтобы они послужили домом для крошечных созданий. И знаешь что, храбрый Хвосттрубой? Мировой танец ни в одном шаге не запнется от этих исчезновений.

Она тяжело приподнялась на передних ногах.

– Теперь, друг мой кот, я должна удалиться и погрузить эти старые косточки в грязевую ванну. Спасибо за приятное общество.

Сказав так, она прыгнула к краю водоема и, наполовину еще в стоячей воде, повернулась и оглянулась. Ее круглые глаза сонно помаргивали.

– Ничего не бойся! – сказала она. – Моя песня была хорошо сплетена. Если тебе нужна будет помощь, ты ее непременно получишь, по крайней мере один раз. Особенно приглядывайся к тому, что движется в воде, потому что тут – почти вся моя сила. Удачи тебе, Хвосттрубой!

Матушка Ребум, прыгнув, со всплеском скрылась в луже.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

Ветер над озером: образ сокрытой истины

Книга Перемен

В последнюю ночь на Лапоходных у Фритти было долгое странное путешествие по сонным полям.

Дух его парил, подобно крылянке , над холмами, деревьями, водами, ночные ветры били ему в лоб. Словно огромный грян, орел, что гнездится на высоких горах, он всплывал выше, выше, выше. Ночное брюхо Мурклы стало полем, где пролегал его путь.

Покуда он плыл, ему слышались в ветре многие голоса – его матери Травяного Гнездышка, Жесткоуса и Потягуша. В яростном вое ветра все они окликали его по имени… но он продолжал полет, когда ему крикнул что-то и голос Шустрика – не в испуге, а в каком-то недоумении. Услышав его, он бросился вниз, врезаясь в темноту. Ревущие вихри стали безумными завываниями Грозы Тараканов и Растерзяка, с их визгом переплелся мягкий голос Мимолетки, вновь и вновь произнося его имя сердца:

«Фритти Хвосттрубой… Фритти… Фритти… Фритти Хвосттрубой…» Потом прерывистый звук ветра изменился и стал сплошным мощным ревом. Фритти скользил над Большой Водой, так близко, что казалось – лапу протяни, и коснешься волн. Соленый ветер отгибал ему назад усы, а в ночном небе вокруг было пусто – ничего, кроме звучания Мурряны.