Кибердемоны 2. Сонгоку

Один раз он свернул не в тот проход — грохот стал не приближаться, а удаляться. Чертыхнувшись, вызвал из Плюса карту, срезал по узкому перешейку вдоль системных башен и наконец выскочил в небольшой вестибюль. Всё здесь было покрыто пылью, но никаких видимых повреждений не было.

— Хитокири! Где ты? — крикнул Мирон.

— Вот он я, — японец отделился от стены и стал видим.

— Потом расскажешь, как ты это делаешь… — проворчал Мирон. — Что это был за грохот? Нас пытаются взорвать?

— Наоборот. Я отправил наверх небольшой подарочек, — он подкинул на ладони небольшую гранату с электронным взрывателем.

— А как же мы?

Двери лифта были на месте, но заметно нагрелись — Мирон, приложив ладонь к стальной плите, тут же её отдёрнул.

— Здесь по-любому не пройти, — философски пожал плечами японец. — Слишком большое внимание привлекло это здание. Будем искать другой выход.

— Сколько они еще продержатся? — Мирон кивнул на потолок, и Хитокири понял, что он спрашивает о его людях.

— Час. Полтора… У них хорошая позиция, но якудза послало слишком много сил. Это дело чести.

— То есть, они обязательно сюда прорвутся, — кивнул Мирон.

— И обязательно всё уничтожат. Хотя бы для того, чтобы замести следы своего прокола.

— А как же те люди? — Мирон кивнул на проход в конце которого, за стойками с железом, скрывались ванночки с мозгами.

— Какие люди? — с каменным лицом спросил Хитокири и отвернулся.

По-видимому, он считал, что вопрос исчерпан.

— Ты чувствуешь себя предателем, — сказал Мирон ему в спину. — За то, что твои братья вынуждены драться, чтобы защитить гайдзина. А ты сидишь здесь, со мной.

— Я должен гири сэнсэю. Он велел сидеть.

— Знаешь, я могу справиться и сам, — его немного уязвило, что японец открыто признавал: если бы не профессор, его бы здесь не было. — Ты можешь найти какой-то способ выбраться и…

— Ты ничего не понимаешь, гайджин!

Непроницаемая маска Хитокири наконец-то дала трещину. Глаза его, в обычное время тёплого карего оттенка, сделались совсем чёрными, кулаки сжались так, что побелели суставы.

— Прости, я не хотел тебя обидеть, — сказал Мирон. Он не собирался отступать, но и провоцировать японца тоже не хотел. — Я просто пытаюсь сказать: ну что здесь делать двоим? Сидеть в запертом помещении я прекрасно могу и сам, а ты…

— Ты без меня не выберешься. Ты не знаешь, как.

— А вот тут ты не угадал, — двинул подбородком Мирон. — Помнишь, я тебе говорил о волшебном призраке, что обитает в моей голове? Так вот: Мелета найдёт выход откуда угодно.

— Не найдёт, если здание обрушится тебе на голову.

— Здания-роботы начали строить после последнего землетрясения, верно? — Мирон расчистил от пыли небольшой участок пола и сел. Надоело топтать ноги зря. — Они распределяют нагрузку и таким образом сохраняют равновесие… Оно не обрушится ни при каких обстоятельствах, брат. Разве что ядеркой бомбануть. Но этого не станут делать даже ваши отмороженные бакуто.

Японец сел рядом, и подтянув ноги, обнял руками колени.

— Мои родители были должниками якудза, — неожиданно сказал он. — Отец взял у них крупный кредит на раскрутку бизнеса, хотел продавать пластинки, но у него ничего не выгорело.

— Пластинки? — Мирон порылся в памяти. — Винил? Его еще выпускают?

— Антикварный винил, — ответил Хитокири. — Отец был меломаном, он знал всех-всех исполнителей двадцатого века. Роллинг Стоунз, Пинк флойд, Секс Пистолз…

— Но это всё есть в Плюсе. Качество — зашибись, всё оцифровано и почищено. Нет этого противного треска…

— Отец говорил, что настоящая музыка — живая. Пластинки еще способны передать это ощущение Присутствия живого звука. Остальные носители — нет. Он всегда мечтал открыть магазин грампластинок.

— Но это же — хлам, — грустно заметил Мирон. — Даже проигрывателей давно нет.

— Представь себе, есть, — грустно усмехнулся Хитокири. — Очень дорогие, редкие… Отец думал, что послушать настоящую музыку захотят толпы народа… Он был мечтателем. Может, последним из них.

— И пошел к мафии.

— Все идут к мафии. Банки дерут адский процент, а за невыплату отправляют на лунные рудники.

— А якудза сажает мозги в ванночки. Они что, не знают об этом?

— Прекрасно знают. Но видишь ли…

— Мозг, помещенный в ванночку, продолжает грезить о счастливой жизни, — кивнул Мирон.

— Для многих этого достаточно, — согласился японец. — Видишь ли, многие японцы и так проводят практически всю жизнь, погрузившись в биогель. Работают, отдыхают, любят… В Минусе у нас очень тесно.

— Ты хочешь сказать, для вас — нет никакой разницы, лежать всю жизнь, погруженным в биогель, или стать гомункулусом в баночке.

— Для меня — есть, — отрезал японец и поднялся. Прошелся вдоль двери лифта — снаружи доносились глухие, приглушенные расстоянием удары — и повернулся к Мирону. — Поэтому, когда родителей забрали, я пошёл к Оябуну и предложил свой палец.

Он небрежно махнул правой рукой. На указательном пальце не хватало верхней фаланги, её заменял имплант.

— Сколько тебе было? — спросил Мирон.

— Шестнадцать. Меня взяли в гурэнтай. Сутенёрство, наркотики и шантаж. Я проработал на них пять лет.

— Но сейчас ты не с ними…