Узкая лесенка вела из лавки на второй этаж. Застеленный желтоватыми татами пол, яма с горящими углями посреди комнаты, на ней — жаровня-хибачи с огромными полосатыми креветками. За стряпнёй следил крошечный мальчик — каждая креветка была больше его руки. С серьезным видом ответив на поклон Хитокири, он указал палочками на окно и вернулся к жаровне.
Крыши. Островерхие, ступенчатые, покрытые самодельной черепицей из обожженной глины. Они будто бы попали в позапрошлый век. В Эдо, эпохи Мэйдзи.
Здесь трудно было помнить, что в пяти кварталах отсюда двигаются дома-роботы, над головой, преодолев сверхзвуковой барьер, проносятся стратопланы, а залив бороздят огромные автоматические фермы морских мидий и креветок…
Ноги, не привыкшие к наклонным, да ещё и неровным поверхностям, всё время скользили и подворачивались, так что Хитокири пришлось взять Мирона на буксир.
— Возишься со мной, как с младенцем, — пробурчал он, когда японец не дал ему скатиться с крыши в пятый или шестой раз.
— В отличие от других, ты отлично держишься, — подбодрил его японец.
— От других?
— Таких, как ты.
— Гайдзинов?
— Отаку.
— Я не отаку, — обиженно возразил Мирон.
А затем подумал: себе-то врать не надо, чувак. Ты — именно отаку. Годами не вылезаешь из Ванны, в свободное время развлекаешься математическими задачками, питаешься одними сэндвичами и кофе… Ты, блин, достиг уровня Божественного в одной из самых сложных и затяжных игр в истории! Сколько еще таких же задротов, как ты? Сотни три-четыре во всём мире… И репутация братца-конструкта тут тоже на пользу не идёт.
— И часто тебе приходится возиться с отаку? — спросил Мирон просто так, лишь бы не молчать: мысль о Платоне чуть не лишила его последних сил. А вдруг он не успел?.. Нога сразу подвернулась, предательски поехала к краю… Нет, лучше сейчас об этом не думать. И о Мелете тоже.
— Почему мы продолжаем прятаться? — спросил он японца. — Ты говорил, якудза в этот район не заходят…
— За твою голову обещали пятьдесят миллионов йен, брат.
— Ясно. Честность и преданность тоже имеет свои пределы… — кивнул Мирон. — Кто обещал? Карамазов?
Японец бросил удивлённый взгляд через плечо.
— Да, он. Но и кроме него найдутся люди, которым было бы интересно с тобой поболтать.
— Например, кто? Якудза?
— И они тоже…
— Там, на многоярусном шоссе, за мной гналась внучка Карамазова. Амели, — сказал Мирон.
Хитокири остановился.
— Ты уверен? — на висках и лбу японца выступили капельки пота. Он вытер их концами головной повязки.
— Она чуть не попала под колёса грузовика. Я отнёс её на обочину, вызвал скорую…
Японец рассмеялся.
— Что смешного?
— Старик Такеши теперь твой должник, — пояснил он. — Ну разве не забавно?
— Что-то я сильно сомневаюсь, — буркнул Мирон.
О втором, клоне Ясунаро, он говорить не стал. Очевидно, того размазало по асфальту тонким слоем длиной в километр, а байк раскрошило в мелкие щепки…
Мирон испытал немного стыдное, но очень приятное чувство удовлетворения. Месть Карамазову уже принесла свои плоды.
Мы направляемся в какое-то конкретное место? — спросил Мирон, когда они перепрыгнули с одной крыши на другую, с неё — на мусорный бачок, и затем — на землю.
— Увидишь, — вновь сказал Хитокири. — Трудно объяснить…
— Значит, это не монастырь профессора Китано.
— Слишком опасно. Много глаз наблюдает за тобой.
— Можно изменить внешность, — Мирон припомнил, что всего лишь несколько дней назад выдавал себя за клона. — Если я не буду гайдзином, перестану бросаться в глаза.
— Ты мог сойти за нашего в Москве, — рассмеялся Хитокири. — Чтобы выдать себя за японца в Токио…
— Надо здесь родиться, — кивнул Мирон, переводя дух. — Так всё-таки, куда мы идём?
— Надо тебя хорошенько спрятать, — сказал японец. — А где лучше прятаться, как не на виду? Среди таких же, как ты?
— Здесь, в Токио, есть русская диаспора, — догадался Мирон. — Со времен войны за Сахалин… Поэтому якудза не суётся в эти районы. Из-за русских.
— Из-за русской мафии, — подняв палец, серьёзно уточнил японец. Оябуны не любят тёрок с паханами.
— Кто б сомневался, — буркнул Мирон. — Русская мафия — самая мафиозная мафия в мире…
…Это была деревня в деревне. Окруженный ветхими лачугами из пластика и гипсокартона, лавочками пахучих трав и рыбных лотков, район вполне российских особнячков, похожих на дома зажиточных купцов девятнадцатого века. Каменные цокольные этажи, резные наличники на окнах, высокие крылечки и подсолнухи в огородах.
По улице невозбранно бродили куры, в тени заборов дрыхли сытые свиньи, из-за ворот провожали тяжелыми взглядами цепные псы…
Мирону сразу вспомнился бабушкин дом под Калининградом. Обширный огород с рядами пузатых помидоров и пупырчатых огурцов, за огородом — крутой спуск и речка… Здесь речки не было. Зато было всё остальное — даже небольшая беленая церковь в окружении берез.
— Охренеть можно, — с чувством высказался Мирон.
Он знал, что таких деревень полно на исторической родине: всё больше людей, не выдерживая городского ритма, удалялись к вольным хлебам и уличным нужникам. Но… чтобы здесь, посреди самого хайтечного города в мире?