Киберпространство и проблема спасения

Итак, экзистенциальный проект христианства отличается беспрецедентной компактностью. Радикально упрощенная процедура привязки к трансцендентному («несть ни иудея ни эллина») экономит мыслительное пространство, оставляя (предоставляя) обширную пустующую площадку для индивидуальной застройки. Европейский индивидуализм есть такая же производная эксклюзивного Факта, как и космическая ракета. И Лютер, топчущий папскую буллу, и английские пуритане в армии Кромвеля, не нуждающиеся для проявления высочайшей доблести ни в каком харизматическом лидере ведут себя подобно первым христианам, поскольку располагают обновленным основанием прямого богословского действия. Это предполагает возможность непосредственного контакта с Богом из любой точки: кем бы ты ни был — булочником, банкиром или физиком-теоретиком, твои профессиональные успехи не останутся без внимания Господа. Во всякий момент можно свериться, не отклонился ли ты с истинного пути, сохраняется ли соответствие замыслу Бога о тебе? Это и есть теология прямого действия: сдобная, добросовестно испеченная булочка, признанная покупателем в качестве таковой, свидетельствует о том, что Господь пребывает с тобой и ты ему угоден. Нет смысла отвлекаться на расшифровку косвенных знамений, нет необходимости в шамане, впадающем в транс. Овеществленные результаты труда суть плоды мирской аскезы и они по своему тоже свидетельствуют о причастности к трансцендентному. Сакральное измерение отпечатано также и в них, а без сопричастности этому измерению невозможна полнота человеческого. Вся суть дела в том, что сакральное преобразовано в достоинство факта, в этом же и радикальное новация христианства, тогда как в мистических и аскетических практиках мы, напротив, можем найти много общего с любым расширением человеческого существа, позволяющим именовать его человеком.

Вдумаемся в привычное выражение «как неопровержимо свидетельствуют факты». Вдумаемся и зададимся вопросом: что же наделило свидетельство фактов неопровержимостью? Для этого всмотримся в прежние типы неопровержимости, такие как вещее слово (включая табу), ритуал, повеление (воля) господина — все они были санкционированы свыше. Даже идеалы равенства и братства стоили бы немного без божественной санкции, что прекрасно осознавал один из первых их поборников, Жан Жак Руссо[5]. И вот теперь эта санкция перенесена и на фактичность факта, в результате чего сам момент теперь получил новый, несравненно более высокий статус. У нас есть все основания для такого предположения, ведь действенность факта не уступает силе ритуала, при том, что фактичность преодолевает разделение сакрального и профанного: где бы ни обнаружился факт, он остается фактом. Заметим вновь: благодаря воспроизводству параметров первичного факта. Сама первичность факта-архетипа была так необычна, что потребовала перестановки моментов времени, ее, например, всем своим авторитетом осуществляет Иоанн Креститель, провозглашая: «Ибо идущий за мною превыше меня» (Матф; 3, 11). «Идущий за мною» должен быть изъят из порядка отождествлений и наделен абсолютной эксклюзивностью. Только такая радикальная реверсия времени прерывает неразличимость следования и задает следованию иной отсчет: только теперь следующий (будущий) день начинает пониматься как следующий отсюда в зависимое, но все же открытое будущее[6]. Если угодно, извивающийся посох Моисея в этот момент уступает место астронавтике креста.

Правда, ratio требует ссылаться на «практику» или на «опыт» в качестве высшей санкции. Однако фактологическая раскадровка мира как раз и предопределяет достоверный опыт. Если же подобная «тематизация» отсутствует, привычные ссылки сразу же приобретают метафорический оттенок: аскетическая практика или мистический опыт ничуть не менее достоверны, если санкция свыше принадлежит им.

Сакрализация факта как некая санкция свыше становится очевидной из простого сравнения. Если интерпретация дисциплины труда булочника в качестве прямого богословского действия может показаться специфически протестантским кунштюком, то самодостаточность факта как предельного обоснования науки и занятий ею превосходит любую мистику по своей непостижимости.