Киевские ночи(Роман, повести, рассказы)

Он всегда стоял на скрещении великих исторических путей. И всегда здесь кипели, как кипят и сегодня, человеческие страсти. Киев многое видел… По этим улицам ходил Шевченко, гневное слово его передавалось из уст в уста. И здесь же тупая злоба бросала шевченковское слово за решетку. Киевский марксистский кружок Ювеналия Мельникова был одним из первых в царской России. На наших заводах читали ленинскую «Искру». И в то же время Киев видел, как тысячи босоногих паломников бредут к Лавре, падают на колени, возносят богу молитвы, как попадают они, словно мухи, в паучью сеть церковников-мракобесов. На Шулявке молодые рабочие поют «Варшавянку» и «Вечный революционер», на Владимирской студенты восторженно повторяют слова горьковского «Буревестника»: «Буря, скоро грянет буря!..» Вот уже поручик Жадановский ведет саперов на баррикады, бастуют заводы, и на горбатых киевских улицах пролилась кровь. А через день толстомордые лавочники, домовладельцы, чиновники ревут «Боже, царя храни» и заставляют каждого прохожего становиться на колени перед царским портретом, в который якобы стреляли бунтовщики — студенты и евреи.

Киев видел Михаила Коцюбинского, его грустную улыбку. Здесь жила, уезжала и вновь возвращалась из теплых краев Леся Украинка, и здесь тихо, но сильнее яростного крика звучало: «Слово, зачем ты не сталь боевая?» Киев уже понимал, что не молитва, а сталь принесет свободу и братство. Он радовался каждому проблеску грядущего света, он плакал горькими и счастливыми слезами, глядя на прекрасную Марию Заньковецкую. И в те же дни Киев душила тьма. Черные силы раздували зловонный шовинизм, и он отравлял души. Злобный, идиотический, бешеный шовинизм. Русских учили презирать «малороссов», украинцев науськивали на русских, и тех и других вместе — на поляков и евреев. В эту удушливую дымовую завесу подбрасывали все новый и новый горючий материал.

Когда же все это было? Века назад? Нет, с тех пор прошло всего каких-нибудь тридцать лет. Всего только… Значит, есть живые свидетели и участники всех этих дел. И чистых и грязных. Чем они занимаются сегодня? Вы думали об этом?

Однако погодите! Продолжим киевскую повесть. Пришел семнадцатый год, и Киев забурлил. Пути революции в нем походили на рельеф наших улиц — крутая горка, тупик, спуск, обрыв, а там, смотришь, — снова высокий взлет. И кровь, кровь. Каждая страница написанной или еще не написанной истории — это кровь и кровь. Умирали под каменными стенами арсенальцы. А краснорожее кулачье ревело над их трупами: «Да здравствует гетман!..» После гетманцев — Петлюра, потом — деникинцы, потом — пилсудчики… Киев платит кровью за все.

Его расстреливают, истязают, жгут, морят голодом. Коммунаров засекают шомполами насмерть, выжигают на груди красные звезды, набивают пшеницей разрубленные животы; насилуют и потом живьем бросают в колодцы семнадцатилетних комсомолок. Когда это было? Недавно, совсем недавно. Еще не засохла кровь. Еще не развеялся смрадный дым… Киев жив, его не убили. Однако выжил и кое-кто из тех, кто истязал и насиловал. В каких щелях они таились? А может быть, вовсе и не в щелях.

Почему же вы удивляетесь, когда видите полицаев, когда видите какого-то профессора Штепу, или как его там, который весь свой век питался отбросами протухших идеологий, а теперь хочет торговать этой гнилью? Почему вы удивляетесь и охаете? Разве история обещала нам чудеса? Разве Ленин не учил нас быть трезвыми реалистами, не бояться правды, смотреть ей прямо в глаза? А мы частенько отворачивались от нее, сюсюкали: «Ах, какие мы хорошие! Все хорошие, все как один». А человеческие души нужно еще чистить да чистить.