Киевские ночи

— Конечно, мне еще должно быть стыдно, — покачала головой Мария. — Я плохая нянька… Мне и следует с насмешкой выговаривать за то, что у мальчика немытые уши. Так мне и надо…

Она повернулась лицом к стене, ее душили слезы. И сразу же заплакал, закричал Петрик:

— Не трогай маму, не трогай!

— Успокойся, Мария, — сказал Савва, подходя к ней.

Но Петрик оттолкнул его:

— Не трогай маму!

Он смотрел то на Марию, то на отца испуганными, недоумевающими глазами: что творится в непонятном мире взрослых?

Мария сбросила Саввину руку со своего плеча, схватила пальто и, чуть не оборвав рукава, надела, хрипло повторяя:

— Я все поняла. Немного поздно, но поняла… Я так не могу.

— Мама! — кинулся к ней Петрик. — Мама, не уходи. — Он вцепился в нее и поднял к ней залитое слезами лицо.

— Мария, что с тобой? — Савва смотрел на нее такими же недоумевающими глазами, как и Петрик.

— Возьми его, — глухо сказала Мария.

Побледневший Савва схватил мальчика, который отчаянно забился в его руках.

Мария ушла.

Через час, а может быть, через два, через три — она не помнила, сколько времени блуждала по улицам, — Мария переступила порог своей тихой, одинокой комнаты и шепотом сказала:

— Как хорошо, что мы не обменяли квартиру!

Все в комнате было знакомо. Вазы, кувшины, цветы. Тетя Клава присматривала за ними, а теперь Мария сама будет поливать. И книги скучают без нее. И радиоприемник.

Она подошла к окну. Как хорошо быть одной. Никто не мешает думать. А не хочешь думать, можно включить радио и послушать музыку. Тишина и музыка, — что еще человеку нужно в такой вечер?

7

На другой день Савва позвонил в поликлинику. «Мария, нам надо поговорить». — «Только не сейчас, Савва… Пускай пройдет время». — «Но почему? Ведь все это просто недоразумение. Я очень тебя прошу». — «Нет, нет, когда-нибудь потом. Я успокоюсь, и ты успокоишься — и все станет на свои места». — «Марийка, ты зря разнервничалась. Ну что случилось? Зачем придавать такое значение?..» — «Видишь, Савва, ты и сейчас не можешь понять. Я не говорю, что ты не хочешь. Ты просто не можешь меня понять. Но это длинный разговор. В другой раз…» — «Мария, прошу тебя, выслушай меня. Только не по телефону. Нам надо встретиться». — «Потом, Савва. Дай мне успокоиться».

Из поликлиники Мария вернулась домой кружным путем. Чтоб не встретить Савву. Никаких разговоров сейчас не нужно. Со временем все станет на свое место. И она и он успокоятся, поговорят разумно, по-дружески. Ведь могут же они остаться друзьями?

Накануне, попав домой поздно, Мария даже не заглянула к тете Клаве. Не до того было, чтоб раскрывать душу. А теперь она расскажет ей все. Нечего скрывать. Да и никогда она от тети Клавы не таилась. С кем же и поделиться горестями, как не с ней? Кто же и поймет, как не она?

Тетя Клава не стала ждать, пока Мария начнет свою исповедь. Она без слов все поняла. Только по-своему.

— Я думала, что ты пришла наведаться, прибрать комнату. А вижу, что-то здесь не то… Ну рассказывай, какая напасть приключилась? Побывала замужем — и домой? Недолго и была…

— Тетя Клава!

Мария сердито и умоляюще смотрела на пожилую женщину, которая стояла у дверей, сложив на животе набрякшие руки. На крупном лице тети Клавы выдавались скулы и подбородок, голос у нее тоже был жесткий, насмешливый. Но в глубине уже выцветших и усталых глаз светилась щедрая доброта, которую тетя Клава без счета расточала вокруг, хотя подчас и корила себя за это: «Люди говорят: что дурак, что добряк — все едино».

— «Ах, не трогайте! У меня переживания и переживания», — передразнила тетя Клава молчавшую Марию.

— Да, переживания! — горячо крикнула Мария. — И вы не смейтесь.

— Да какой уж тут смех, — невозмутимо отозвалась тетя Клава, садясь к столу. — Плакать надо!

Она подперла рукой тяжелую голову — готова, мол, слушать хоть до утра.

Нет, не вышло задушевной беседы. Не получилось лирической исповеди, как воображала ее себе Мария.

Она говорила и говорила. Слова лились запальчивые и гневные. Но тетя Клава сидела с бесстрастным лицом, не вздыхала, не утирала украдкой слез.

Мария сердилась на тетю Клаву, сердилась на себя за то, что не может найти таких слов, от которых у каждого сжалось бы сердце.

Когда взрыв миновал, она обессиленно опустилась на стул и, обхватив себя за плечи, съежилась; вдруг стало холодно.

— Переживания! — проворчала тетя Клава. — Наговорила с три короба… Вчера, видно, ты еще больше кипела. А проспала ночь — и уже не так. Еще три дня пройдет — и вовсе прояснится.

— Ничего не прояснится, — вздохнула Мария.

— А не прояснится, так что же, — развела руками тетя Клава. — Побыла малость замужем, и ладно. Другим и того не достается.

— Как вам не стыдно? — чуть не заплакала Мария. — Не жалеете вы меня.

— А что тебя жалеть? — уже сердито ответила тетя Клава. — Ребенка жалко. Такой славный хлопчик. И Савва хороший человек; как говорится, есть на что поглядеть. Найдется поумнее, так схватит обеими руками. И уж не выпустит! Да и сама, будь помоложе… ну хотя бы лет на тридцать, — засмеялась тетя Клава. — Отбила бы у тебя Савву, ищи-свищи.