Киевские ночи

Снова разговор возвращается к тому же запутанному узлу. Савва бормочет «знает» и спешит найти другую тему. Но в этот миг его спасает Анатолий Гринчук, который, широко улыбаясь, идет ему навстречу.

Савва крепко жмет руку Гринчуку и приглашает его к себе, заранее радуясь, что не придется провести вечер наедине с Петриком и не надо будет придумывать тысяча первую сказку про маму.

Но начало было неудачное. Анатолий ущипнул Петрика за щечку и спросил:

— К маме спешим, козаче?

— Мама еще не приехала.

— Вот как! А когда она приедет?

Пришлось Савве поспешить на помощь.

Сколько раз он собирался познакомить Марию с Гринчуком! Вот так закружишься — все некогда, все руки не доходят… Марии было бы интересно с ним поговорить. Сидели бы сейчас втроем, а Петрик играл бы рядом.

Когда Савва впервые шел знакомиться с Гринчуком, он заранее знал, что ничего путного написать не сможет.

Если речь заходит о машиностроительном заводе, в редакции слышишь только одно имя: Анатолий Гринчук. Сто раз уже писали про Гринчука. Иди, Савва, пиши в сто первый раз. И была бы хоть выигрышная биография. А там всего три слова: школа, армия, завод. «О чем я буду писать?» — терзался Савва.

Возможно, то же думал и Гринчук. Савве показалось, что он иронически прищурился. «Еще один корреспондент, еще одна статья…»

— Ну что ж, пишите. Выполняем и перевыполняем. Учимся и ходим в кино. Как в детском садике живем. Да, и на стадион тоже вместе.

Савва посмотрел ему в глаза. Нет, бригадир не смеялся над ним. В его голосе слышалась горчинка. Вообще- то Савва знал — с первой минуты настоящий разговор не начинается. Но тут не ладилось даже обычное первое знакомство, когда ищешь к человеку ключик.

Рядом сидел худощавый двадцатипятилетний парень и смотрел на него слегка прищуренными карими глазами. Вежливо отвечал на вопросы, вежливо улыбался, но думал о чем-то своем. О чем он думает? Напишешь, мол, ты свое «выполняют-перевыполняют» и уйдешь; нет у тебя времени да и желания поинтересоваться, как я живу, что тревожит мою душу. А может быть, этот бригадир просто объелся славой и ему скучно разговаривать еще с одним корреспондентом? Савва встречал и таких.

Гринчук внимательно наблюдал, как Савва прячет блокнот и ручку. Потом сказал:

— Правильно. Нечего о нас писать. Рассыпается наша геройская железобетонная бригада.

— Как это рассыпается?

— А вот так!

Теперь бригадир уже не мог оттолкнуть Савву ни ироническими взглядами, ни избитыми словами.

Они встретились вечером после работы. Долго бродили по улицам, потом вместе ужинали в кафе, потом Савва проводил Анатолия до общежития, потом Анатолий пошел провожать его до дома. И уже в их «ты» звучало доверие и родство беспокойных душ.

— Ты понимаешь, — говорил Гринчук, — куда он гнет? Твое, мол, дело, работяга, вкалывать свои полторы нормы — и будь здоров! А я, может быть, и думать хочу выше средней нормы? Сто двадцать раз я слышал от него: «Меньше мудри — работай!» А для меня работать — это и мозгами шевелить. Думать, между прочим, я хочу обо всем. Мне узкие рамочки не нужны. Не только бригада, цех, но и завод, но и вся страна. А он…

Он — это начальник цеха Рудаченко. Пока Гринчук и его бригада своей работой прославляли цех — все было хорошо. Рудаченко был доволен. А потом, по его мнению, Гринчук зазнался, зарвался и стал совать свой нос куда не надо. А Гринчук твердит — надо! «Почему замяли дело с бракованными деталями? Чтоб не выносить сор из избы? А разве лучше этот сор держать в избе?»

Зазнался Гринчук! Сует свой нос куда не следует, хочет думать выше средней нормы. Рудаченко сказал ему вот еще что: «Получаешь премии каждый месяц, чего же тебе еще надо? Не разводи философии». — «При чем тут философия?» — «Ну, демагогия, один черт…»

Бригада загудела. Юрко почесал затылок и поморщился: «Начинается буча». Бучи Юрко не любил. Да и премии жаль, теперь Рудаченко покажет им кузькину мать. Федор долго молчал. А потом его прорвало: «Такое дело, ребята: если заработок уменьшится, я из бригады уйду». За ним Юрко: «Я тоже… Не люблю бучи!» Поля чуть не с кулаками накинулась на Федора: «Вот чего стоит твоя сознательность! Рублем все меряешь?» А потом и на Гринчука напала: «Тебе что? Больше всех надо? Зачем ты сцепился с Рудаченко? Знаешь, какой он…»

— Попробуй женись на такой девушке, как Поля! Что она тебе потом запоет? — Гринчук смутился, но Савва не обратил на это внимания. Про Полю потом.

Несколько дней Савва ездил на завод, как на службу. Когда заденешь человека за живое, он разговаривает с тобой горячо и откровенно. А что может быть дороже такой откровенности. К черту блокнот! Сядь и поговори с человеком, и пускай между вами не будет бумажки.

А потом состоялось цеховое собрание, на котором обсуждали его корреспонденцию. Это было еще интереснее, потому что здесь человеческая суть открывалась уже не в разговоре с глазу на глаз, а перед всем коллективом. Схитришь, и каждый видит тебя насквозь. И в молчанку не сыграешь. Молчанка тоже скажет, кто ты.