Киевские ночи

Дмитру хотелось закричать: «Не слышал, ничего не слышал». Но вместо того вырвалось:

— Где она? Где она?

Бойчук пожал плечами:

— Не знаю. Ее куда-то вызвали.

Дмитро стремительно вскочил и побежал. «Только бы увидеть, только бы не опоздать».

Капитан из отдела разведки, выслушав его торопливый, нескладный лепет, впился в Дмитра неприятно пронизывающим взглядом. В его глазах Дмитро прочитал суровый и безнадежный ответ. Он и не ожидал ничего другого. Не надеялся — и все же прибежал. Ему показалось, что в блиндаже вдруг потемнело, потом опять посветлело. Дмитро отвел глаза и увидел, как за спиной капитана, между бревнами перекрытия, тоненькой струйкой неслышно сбегает желтый песок.

— Нина? — жестко переспросил капитан. — А вы не знаете какого-нибудь другого ее имени?

Дмитро отрицательно покачал головой.

— А фамилию?

— Нет.

Так оно и было. Дмитро не знал настоящего имени и фамилии Нины. Когда капитан в этом убедился, лицо его немного смягчилось, а в глазах мелькнула мимолетная улыбка: он и сам был молод.

— Могу посоветовать, лейтенант, — капитан подошел и похлопал Дмитра по плечу. — Забудь и это имя. Была Нина, а сегодня Олеся, Мария, Галя… А может быть, Горпина? Отличное имя — Горпина. Ясно? Можешь быть свободен, лейтенант. Кстати, хочу напомнить, что на дворе ветер и война…

Дмитро вытянулся, резким движением подкинул согнутую в локте руку к виску, четко повернулся налево кругом и вышел из блиндажа. Тревожно шумела листва деревьев над головой. Был ветер, и была война.

Больше он ее не видел.

Он разыскивал ее везде. В войсковых частях, в госпиталях, на всех фронтовых дорогах.

Какое-то непреложное чувство подсказывало ему, что она не погибла, что она где-то близко, может быть, даже очень близко: на соседнем участке фронта, на правом или на левом фланге.

Кончилась война. И он стал искать ее в Киеве. Ходил по улицам разрушенного города, вглядывался в лица девушек, еще не расставшихся с фронтовыми погонами. Девушек было много, но Нины он не встретил.

Однажды Дмитру вздумалось поехать в Голосеевский лес. Может быть, она придет туда. Может быть, захочет вспомнить.

Он проблуждал там от утра до самого вечера.

Завалились и поросли бурьяном окопы. Протрухлявели стволы деревьев, что не топорами, а снарядами срубила война. Рядом с разрушенной землянкой, где жили когда-то саперы, темнела конусообразная яма. Сюда попала бомба. В августовские дни он этой ямы не видел. «Где же я был, когда упала эта бомба?» — спросил себя Дмитро. И не мог вспомнить. Слишком много бомб падало на его пути.

Когда стемнело, он увидел то же августовское небо с падающими звездами и в его ушах прозвучал взволнованный голос Нины: «Я тебе поверила, Дмитро. И пусть меня режут на части, я тебе верю».

Шли годы.

Он жил как все. Женился. Его жена была совсем не похожа на Нину.

Работа и семья, будни и праздники. Жил как все.

Как-то под выходной жена сказала:

— Поедем завтра в Голосеевский лес.

Он нахмурился и долго молчал. Потом ответил:

— Лучше куда-нибудь в другое место.

Но сам Дмитро, в одиночку, каждый год, примерно в августе, ездит в Голосеевский лес.

Уже проложили в ту сторону троллейбусную линию. Курсируют быстрые и удобные автобусы. Но Дмитро ездит только трамваем. Тем же десятым номером до конечной остановки. А дальше пешком.

В лесу со временем все переменилось. Исчезли траншеи. Сравнялись воронки от бомб. Зазеленели молодые деревца. Над голубыми прудами шепчутся ивы.

Изменился и он. Поседели виски. Глубокие складки пролегли на лице. У глаз собрались морщинки.

Однажды, блуждая по лесу, Дмитро нашел осокорь, в теле которого торчал уже давно проржавевший, зазубренный осколок. Он хотел вытащить его и не смог. Кора вокруг осколка затвердела толстым рубцом. Дмитро взглянул на ветвистую зеленую крону дерева. Кто знает, может, ему уже и не больно? Так вот и простоит на склоне горы весь свой осокориный век, так и упадет с куском железа в груди.

Позванивает трамвай. В вагоне говор, шутки, смех. Горожане возвращаются после прогулки домой. А навстречу бегут другие вагоны, тоже переполненные, шумные.

Дмитро сидит у окна. Он молча вглядывается в лица входящих и выходящих и думает о том, как удивились бы они, услышав, что именно этим трамваем в тревожные августовские дни сорок первого года ополченцы ездили на фронт.

Вечер над Орилькой

Под молодым дубовым леском, кудрявой зеленью одевшим пригорок, расположился летний лагерь. За лесом клонится к закату солнце, и каждая веточка красуется на заалевшем небе кружевом резкого листа. Все вокруг притихло, загляделось на закат и, кажется, полно одним желанием, чтоб солнце зацепилось за дальний курган и не погасло, хоть раз, хоть один раз.

Выбитая копытами дорога ведет через луг к плакучим ивам, под которыми извивается Орилька, узенькая речка в низких берегах. За Орилькой зеленой стеною поднялись камыши. Пучеглазая лягушка высунула голову из прозрачной воды, квакнула, разбила тишину. Ей, лягухе, что? Хоть бы и совсем не было солнца. Как только стемнеет, у берега начинается лягушачий концерт, так что в ушах звенит.