Киевские ночи

— Ласточка, хорошая моя… Возьми хлебца, возьми…

Корова слегка наклонила голову и смотрела хмуро.

Чем ближе подходила Меланка, тем ниже опускала голову Ласточка, и все виднее становилось белое пятнышко на лбу, меж круто выгнутыми рогами.

— Не подходи! — бледнея, крикнула Мария и вскочила со своего табурета. — Слышишь?

Меланка и головы не повернула, только продолжала погромче:

— Ласточка моя… Знаешь, что Даши нет? Знаешь? А ты не бойся меня, не бойся. — И с протянутой рукой подошла к корове.

Ласточка шумно вздохнула, посмотрела на Меланку грустными глазами и взяла губами хлеб с маленькой девичьей ладони.

«Только на рога не глядеть», — уговаривала себя Меланка, присаживаясь возле коровы.

— Ластонька моя, — доносился ее певучий голос. — Умница моя… Ты меня не бойся… Я тебе еще хлебца дам…

Корова еще раз с шумом выдохнула воздух. Но Меланка уже сделала массаж и стала доить. Ласковый, со слезинкой и болью, голос ее звенел на весь лагерь: «Ластонька моя…»

Когда Меланка с надоенным молоком направилась к Марии, Юрко вдруг почувствовал себя страшно усталым. Он сел на траву, с удивлением рассматривая свои побелевшие пальцы, за минуту до того крепко сжатые в кулак.

Дрожащей рукой записывая в тетради, Мария все еще смотрела на Меланку расширенными от страха глазами.

— Ох как я напугалась!

А Меланка молчала. Подходила с молоком от каждой выдоенной коровы, Мария что-то говорила, а она молчала. Только вылив в бидон последнее молоко, Меланка обессиленно уронила ведро и села под шалашом. Никто не видел в глубокой тени ее лица, никто не заметил, что глаза ее полны слез.

— А вон и девчата, — сказала Мария.

Юрко повернул голову. С горы, от села, бежали Даша и Настя.

Даша кричала:

— Ой, опоздали… Машина… Ой… Сломалась…

— Да не бегите как сумасшедшие. Уже подоили.

Девчата подошли запыхавшиеся, раскрасневшиеся.

Даша, с трудом переводя дыхание и сияя счастливой улыбкой, стала рассказывать, то и дело вставляя свое — теперь уже радостное — «ой».

— Ой, как там хорошо было!.. Съехались со всей области. Нашему колхозу грамота. А нам премии. Часы. Смотрите! — Она протянула руку. — Правда, хорошенькие? Позвали нас на сцену. Ой, а там яма, оркестр играет. Ой, чуть я в тот оркестр не упала. Вот музыка была бы!

Кругленькая, черненькая, востроглазая, со смешной ямочкой на подбородке, Даша была так хороша, что всем приятно было смотреть на нее и улыбаться вместе с ней.

— Ой, как мы бежали. И надо ж было, чтоб машина сломалась! С Петром всегда так: не езда, а беда.

Настя что-то шепотом сказала тетке Ивге, потом обняла и поцеловала ее.

— Спасибо, спасибо вам. У меня прямо сердце болит за ваши руки. Отдохните несколько дней. Я поработаю…

И она еще раз поцеловала тихую неречистую женщину, стоявшую со смущенной улыбкой на лице.

Даша обвела всех растроганным взглядом и спросила:

— А кто же моих подоил? Ты, Зиночка?

Зина сидела на низенькой скамеечке и ковыряла ногой землю.

— Ты, Зиночка? — повторила Даша, подходя к подруге.

Ее остановил суровый голос Марии:

— Не подходи, не подходи к ней…

Все молчали. Большими испуганными глазами смотрела Даша на Зину, упорно не поднимавшую головы.

А потом Юрко стоял за деревом и видел, как Даша и Меланка, обнявшись, пошли по тропинке к речке. Когда они проходили мимо, ему показалось, что Меланка плачет. Он смотрел им вслед, пока девичьи блузки не слились с темнотой.

И правда, Меланка плакала. Слова и слезы сливались, смешивались — не разобрать было, что из них горше. Ей было больно. Никто не знал, как ей было больно, что в этой прекрасной жизни, зовущей людей к любви и правде, вдруг всплыло на поверхность что-то темное, гадкое. Как же это так?.. Почему это так?.. Почему тетка Ивга, со своими опухшими руками, могла доить за Настю, а Зинка… Говорят, недоброжелательство, зависть. Так вот что значит черная зависть! Так и на твоем пути может встретиться человек, который из зависти изменит дружбе, растопчет ее, будет злиться, когда у тебя радость, и радоваться, когда с тобой приключится беда.

Даша была постарше. Она тихо говорила что-то обнадеживающее, хоть и сама утирала скупые слезинки.

Потом они расстались. Меланка направилась к лагерю. Она еще время от времени вздыхала, еще изредка глотала подступавшие к горлу соленые слезы. Но вот незаметно ускорился шаг, легче стало дыхание, глаза, уже не затуманенные слезами, впитывали в себя красоту лунного марева над уснувшей Орилькой.

Юрко почувствовал, что ему сейчас, сию же минуту надо что-то сказать Меланке, и, еще не понимая, что именно нужно сказать, он выступил из тени на тропинку.

— Ой, кто это? — вскрикнула Меланка и, узнав Юрка, повеселевшим голосом пропела:

Ой куда ж ты идешь, Евтуше?..

И сразу же шарахнулась в сторону, пряча косы. Юрко бросился за ней. Никогда еще он так не бежал. Меланка перекинула косы наперед, а то вот-вот дернет.

Юрко догнал Меланку, но схватил не за косы, а за худенькие плечи, круто повернул к себе и встретился взглядом с ее глазами.

Он зажмурился, точно его вдруг ослепило солнце, и поцеловал Меланку.