Киевский лабиринт

Семен Израилевич Гоцман (по данным последнего паспорта) торопился на встречу с весьма почтенной публикой. Его ждал совет старшин общественного собрания «Аврора». После либеральных указов Николая II такого рода собраний и клубов насчитывалось в России великое множество. По данным сыскной полиции, члены «Авроры» приходили сюда не столько для общения, сколько для того, чтобы засидеться за картами до первой утренней звезды. Отсюда, вероятно, происходило и название. Поскольку завсегдатаи были людьми уважаемыми, то власти смотрели на это сквозь пальцы. Однако имелась и другая, менее известная полиции причина, заставлявшая старшин собираться раз в неделю. В «Авроре» заключались миллионные сделки, продавали и покупали дела, решали судьбу местных политиков или чиновников. Поговаривали, что ставленники «Авроры» были и в самом Петрограде. Словом, в этих специально снятых восьми меблированных комнатах принимались иногда судьбоносные решения не только для Киева, но для всего юго-западного края. По особой протекции доверенных лиц старшины могли выслушать просьбу любого человека, если, конечно, от его предложения предполагалась выгода клубу.

Вот и сегодня здесь ждали гостя. Еще пару лет назад ему бы отказали в аудиенции. А сейчас наступало иное, смутное время. Поезд под названием «Российская империя» был готов сойти с рельс в любой момент. Он уже не слушался машиниста… А что будет со страной через год, два или три? Кто станет у руля? Ощущение неопределенности овладевало каждым, кто хоть изредка почитывал газеты и был способен мыслить.

Несколько дней назад сахарозаводчику Кролю передали из-за границы письмо от его старого приятеля, который давно скрывался от властей за рубежом. Тот просил принять и выслушать на заседании «Авроры» посланника некоего Ульянова (Ленина), которому пророчили завидное политическое будущее в партии социал-демократов. Посовещавшись с членами клуба, Моисей Соломонович согласился.

И вот теперь в просторной зале, кроме упомянутого сахарозаводчика восседали: хозяин ювелирных и часовых магазинов Лейб Гиршман, известный присяжный поверенный Гриль, управляющий «Киевским обществом взаимного кредита» Соломон Шанс, Менахем Гайденвурцель — директор Торгового дома «М. Гайденвурцель и сыновья», хозяин свечных, воскобелийных и воскобойных заводов Марк Иохельсон, нотариус Исаак Сумневич, директор «Паровой фабрики масляных красок» Аарон Байвель и банкир «Киевского учетно-ссудного общества взаимного кредита» Лазарь Шефтель.

Сегодня эти люди имели значительный вес в обществе и представляли торговые и финансовые круги Киева. С их мнением считались, а их самих уважали. Но почти каждый из присутствующих прошел трудный и долгий путь. В памяти многих сохранились примерно одни и те же безрадостные картины детства: грязный пустырь еврейского подворья, где в полном беспорядке, прилипнув друг к другу стенами, стояли тесные сарайчики. В них ютились люди. Обычное жилье небогатой еврейской семьи состояло тогда из одной-единственной комнаты с провисшим потолком, который удерживался лишь благодаря столбу с поперечной балкой. Четверть пространства жалкого помещения занимала печь с лежанкой. На ней, в грязном тряпье, копошились дети. Тут же в углу стояла широкая некрашеная деревянная кровать. У одной стены — сундук с вещами. У другой — длинная скамья да грубо сколоченный стол. По стенам прибиты полки. На них в беспорядке навалены книги в порыжевших, истрепанных переплетах. Кадушки с водой, черпак, лохань да ведро с помоями. Наступает вечер пятницы. Один из мальчиков сидит за столом перед раскрытой книгой. Он водит по строчкам пальцем и шевелит губами. Мать возится у горячей печи. Все ждут не дождутся свежих калачей. Запах поджаристого теста кружит голову. В пустом желудке мальца давно «квакают лягушки», и он искоса поглядывает туда, откуда плывет сладкий аромат. Скорей бы зашло солнце, и на небесном куполе зажглась первая вечерняя звезда… Эх, детство!.. Вспомнились уроки в хедере[2], когда ребе[3] в котелке набекрень, из-под которого виднелась желтая подковка лысины и краешек ермолки, за непослушание лупил хедерников линейкой по рукам и заставлял, раскачиваясь, точно гребцов в лодке, распевать стихи из Пятикнижия Моисея. Потом наступило время бар-мицва, и тринадцатилетние мальчики, достигшие религиозного совершеннолетия, пели мафтир[4] в синагоге… И мама, зажегши свечи, вдруг взмахнет над ними сложенными вместе ладонями, как крылами, и воскликнет: «Гут шабес!»[5]… Все было, но прошлое ушло и растаяло, как утренний сон…

Дождавшись, пока визитер займет предложенное место, сахарозаводчик Кроль изрек:

— Господа, познакомьтесь: Семен Израилевич Гоцман. Он представляет интересы некой организации, которая, по его словам, будет бороться за права и интересы еврейского населения. Она называется РС… Д… А впрочем, — негоциант махнул рукой и повернулся в сторону незнакомца, — вы сами, голубчик, обо всем и расскажете. Вам отводится четверть часа.

На лицах старшин застыла холодная надменность, присущая хозяевам жизни.