Кики Страйк и гробница императрицы

— Не могу,— вздохнула я.— Это лишь смутное подозрение, не более. Мне бы хотелось, чтобы ты взглянула на полотна свежим взглядом.

— О’кей. Я буду ждать тебя в женском туалете в перерыве на ланч.— Бетти забрала распечатки и затолкала их в сумочку.— Кстати, я тут краем уха слышала, как твои одноклассницы сплетничают насчет Уны.

— Правда? — Последние дни я была слишком занята, чтобы обращать внимание на свежие пересуды.

— Ага. Похоже, наша Уна ныне — почетная гостья. Все богатенькие родители спят и видят, как бы зазвать доченьку Лестера Лю на обед или ужин.

— И кто б удивился.

— Да, но есть одно «но». По всей видимости, Уна ни одного приглашения так и не приняла. Всем надменно отказывает.

— Умный ход, что и говорить. Отказ-другой только еще больше их раззадорит. Эти лизоблюдки, охотницы за знаменитостями, никого так не уважают, как снобов. Все это — часть тонко продуманного плана.

— Да, наверное. Просто ужасно обидно думать, что Уна и впрямь оказалась предательницей,— горестно вздохнула Бетти.

Несколькими часами раньше я не удержалась бы от ехидного замечания. А теперь вот придержала язык. Уна не единственная, кто предал доверие Иррегуляров.

Звонок возвестил время ланча. Я по-быстрому разжилась в кафешке сэндвичем с хумусом[31]. Впилась в него зубами — и содержимое так и брызнуло во все стороны. Я как раз отстирывала со свитера пренеприятное пятно, когда вошла Бетти — с таким видом, словно привидение увидела. Глаза остекленели, длинный черный парик сбился на сторону, бриллиантового кольца в носу недоставало. Какая-то семиклашка притормозила на полпути к рукомойнику и остолбенело вытаращилась на Бетти.

— Волосы поправь,— не размыкая губ, прошипела я.

— А? — Ощущение было такое, словно я пробудила Бетти от транса.

— Посмотри на себя в зеркало,— потребовала я.— Что с тобой такое? — не отставала я, пока Бетти приводила в порядок костюм.

Бетти неотрывно глядела куда-то в пространство. Я уж прикидывала, не похлопать ли ее по щекам, как это делают в фильмах.

— А ты ступай, нечего тебе здесь делать,— рявкнула я на семиклашку (руки она уже домыла).

— Я видела «Одалиску в гризайли»,— наконец вымолвила Бетти.

— Да? И что?

— Ты была права. Там и впрямь есть нечто такое, чего быть не должно. За плечом у женщины. Если смотреть на картину прямо, то ничего не видно. Нужно встать под определенным углом.

— Анаморфоз! — Как приятно было убедиться, что галлюцинациями я не страдаю!

— Ана — что?

— Так называются скрытые изображения. Что-то вроде оптической иллюзии. Увидеть их можно только в конкретном ракурсе. Ну и что же это было?

— Белка.

Мы молча стояли рядом, глядя друг на друга в зеркало. На пресловутом полотне изображалась нагая красавица в обстановке турецкой роскоши.

Откуда бы там взяться белке? Бог весть, водятся ли белки в Турции!

— Ты уверена? — уточнила я.

— Абсолютно уверена. Там была еще одна картина с предыдущей выставки и тоже со «спрятанной» белкой. «Венера и Адонис». Белка сидела на ветке дерева.

— И ты думаешь...

— Я не думаю, Ананка, я знаю. Эти картины писал Каспар,— И Бетти горько расплакалась.

В течение всего последнего урока я планировала дерзкий побег. Возможно, что судьба моя — горы Западной Виргинии, но я просто обязана так или иначе эту судьбу отдалить. В четыре часа ровно я опрометью бросилась к выходу, не дожидаясь Бетти. Я сама не знала, куда пойду, но, как только окажусь в безопасности, сейчас же свяжусь с Иррегулярами. Я бегом промчалась по дорожке, ведущей к школьным воротам,— и кого же там обнаружила, как не маму? Прислонившись к паркометру, мама как ни в чем не бывало поджидала меня.

— Ты куда-то собралась? — осведомилась она.

— Домой, ясное дело,— вздохнула я, признавая поражение.

Метро было битком набито спешащими домой школьниками, но родительского эскорта не наблюдалось ни при ком, кроме меня. От стыда мне хотелось провалиться сквозь землю. С отсутствующим видом утомленного жизнью пригородного пассажира я разглядывала рекламные плакаты. Особенно жутковато смотрелись парные изображения безымянной мужской головы: в варианте «до» голова отсвечивала голой лысиной; в варианте «после» она обросла густой, роскошной шевелюрой. Улучшение ставилось в заслугу уникальному аэрозолю, маскирующему зоны поредения волос. На протяжении шестидесяти кварталов я читала и перечитывала слоган: «Никто не заметит разницы!» Скрытый смысл слов от меня ускользал. Но к тому времени, как двери поезда открылись на Спринг-стрит, я наконец поняла суть рекламы.

Тем вечером я сидела у себя в спальне, тупо уставившись в стену. Медленно текли часы; я была отрезана от всего мира. Два чемодана стояли на прежнем месте; я не потрудилась их собрать. Что мне за дело, даже если и придется уезжать в чем есть! Я единственная, кому известно о страшном преступлении! Снова и снова я прокручивала в голове пять простых фактов:

1. Лестер Лю — вор и мошенник.

2. Уна Вонг — предательница.

3. И я — тоже.

4. Вот-вот произойдет нечто ужасное.

5. Мне сейчас ни в коем случае нельзя уезжать из Нью-Йорка.

Дверь в мою комнату приоткрылась. Кто-то вошел внутрь.