Киллер для Айболита

Тяжелые серые волны раскачивали наше утлое суденышко, остервенело швыряя его в разные стороны и словно проверяя на прочность корабль и нервы находящихся на его борту людей. Соленые брызги, ледяной капелью накрывшие меня с головы до ног, заставили сморщиться и крепче ухватиться за крюк, торчащий из лебедки небольшого крана, установленного на корме. Хотя, может, это был и не кран вовсе, а еще какая-нибудь штуковина, необходимая в рыбном промысле, судить не берусь. Мне уже было все равно. Отправляясь в морское путешествие, я и понятия не имел, какая это, оказывается, тоска. Болтаться среди безжизненной мрачной пустыни, лишь изредка видя на горизонте силуэты проходящих мимо кораблей, терпеть вечную сырость и соль, въевшуюся, казалось, даже в мои внутренности, и бесцельно слоняться целыми днями по ограниченному пространству капитанской каюты — таков был теперь мой удел. Периодически я развлекался тем, что выходил на палубу и, вымокнув до костей, жадно хватал ртом морской ветер, бьющий по лицу острыми, как самурайский меч, ударами.

Но долго стоять на палубе было невыносимо, и, чувствуя, что начинаю коченеть, я нехотя возвращался в относительный уют и тепло каюты, бурча себе под нос ругательства в адрес штормящего моря, бестолкового капитана, которого еще ни разу не видел трезвым с момента нашего убытия с Хоккайдо, и Стрижа, самым активным образом этого капитана спаивающего. Впрочем, усмехнулся я, входя в каюту, надо еще разобраться, кто тут кого спаивает. Одного взгляда, брошенного на них, хватало, чтобы понять: оба они отнюдь не стремятся пополнить ряды членов общества трезвости. Самое интересное, что у обоих имелись оправдания своего беспробудного пьянства. Капитан, едва я попытался изъять у него запасы спиртного, встал на дыбы и заявил, что не мыслит себя в море без водки и вообще, на трезвую голову ни черта не соображает и может посадить корабль на мель. А Стрижа я и не пытался образумить или требовать объяснений: бедолага жестоко страдал от морской болезни, видеть не мог еду и поддерживал свои слабеющие силы только ромом, ящик которого он обнаружил в каюте.

Стрижу вообще не везло в этом путешествии. Мало того, что ежеминутные приступы рвоты кидали его ничком на большое эмалированное ведро, специально для этих целей поставленное посреди каюты, так еще и капитанская макака за что-то взъелась на него, норовя укусить, как только он оказывался в пределах досягаемости. Поэтому по каюте Стриж перемещался осторожно, широко расставляя ноги, словно заправский моряк, чтобы ненароком не угодить при нечаянном толчке в объятия кровожадной макаки. При этом он сипло матерился и показывал скалящей острые клыки обезьяне пистолет, обещая пристрелить ее без лишних слов в случае очередного покушения на его жизнь. Макака недоверчиво щелкала языком и делала неприличные жесты, которым, вне всякого сомнения, обучил ее хозяин.

— Ну что там говорит эта скотина, капитан? — вяло поинтересовался Стриж, завидев меня. Глаза у него были мутные, как у дохлой камбалы. — Долго нам еще плескаться в этой соленой луже или как?

— Что он может сказать, — ответил я, подходя к макаке и почесывая ей грудь. Меня обезьяна почему-то не трогала. Стриж по этому поводу неоднократно намекал, глупо ухмыляясь, что она признала во мне собрата по разуму, только бесхвостого, но я предпочитал не обращать на это внимания. Тем более что он, возможно, был прав. А как иначе объяснить тот факт, что мы на пару с этой макакой утюжим море, вместо того чтобы наслаждаться жизнью на берегу? — Говорит, к вечеру Сахалин будет в пределах видимости.

— То же самое он заливал нам и вчера, — скривился Стриж, поднося к губам бутылку. — Но я что-то до сих пор не вижу огней на горизонте.

— Сидя в каюте и не увидишь, — усмехнулся я. — Кэп твердит, что нам помешал шторм. Что ж, особых оснований не верить ему у нас пока нет. Посмотрим, что будет дальше.

— А дальше он либо к вечеру высадит нас на сахалинский берег, либо отправится кормить крабов, которых так любит ловить. — проворчал Стриж, тяжело поднимаясь с дивана и неожиданно шустро устремляясь к ведру. — Вместе со своей проклятущей обезьяной, — добавил он, когда ему полегчало, поднимая ко мне белое как мел лицо. — Вы, кстати, определились, в каком порту он собирается это сделать?

— Вроде бы в Корсакове, — неуверенно ответил я. — Слышал про такой?

— Нет, — качнул головой мой напарник и надолго припал к бутылке. — A-а, какая разница! Тут все равно сплошная тьму-таракань, куда не сунься. Как тут люди-то еще живут, ума не приложу!

— Я тоже, — признался я. — Они, наверное…

В течение доброго часа мы пытались вообразить, что из себя представляют странные люди, по своей воле согласившиеся прозябать на бывшей царской каторге. Это занятие несколько поддержало Стрижа, вызвав на его лице слабое подобие улыбки. Что касается меня, то я хохотал во все горло, описывая этих чудаков, наверняка здорово одичавших вдали от цивилизации. За этим занятием нас и застал вошедший капитан.