Киллеръ для венценосной особы

Первое покушение удалось провалить без особых проблем. Потренировавшись в стрельбе из английского духового ружья с диковинным увеличительным прицелом и вполне убедившись в его беззвучности, силе боя и кучности стрельбы, Иннокентий Андреевич в пять часов утра занял загодя избранную позицию на Каменном острове. Свое логовище он оборудовал между корней старой ивы, у ручья, пристроив громоздкое оружие в развилку ветви, растущей почти от самого корня. Будучи идеальной, с точки зрения скрытности, эта позиция оказалась, как и следовало ожидать, совершенно непригодной для эффективной стрельбы. Император появился около восьми утра, в полном одиночестве прошелся по своей излюбленной тропинке и ни разу не приблизился ближе, чем на сотню шагов. Даже для превосходного оружия, специально сконструированного для охоты на крупную птицу, такая дистанция не давала никаких шансов произвести успешный выстрел.

Днем, на службе, Рогов спокойно выслушал отчет о неудаче.

– Ну-ну, Иннокентий Андреевич, не расстраивайтесь. И на старуху бывает проруха, у нас еще две попытки есть, успеем. А я вам помогу, уж будьте покойны. Сегодня, после службы, отправимся на Каменный остров, осмотрим все как следует, придумаем что-нибудь. Одна голова хорошо, две – лучше.

Вечером они прибыли на место грядущего преступления и принялись с дотошностью инженеров вымеривать расстояния шагами.

– Вот! – воскликнул Рогов, отсчитав от поворота тропы двадцать шагов и упершись в стог сена, – вот этот стожок и приготовим.

– Думаете? – упавшим голосом отозвался Охлобыстин. – По-вашему, удобное место?

– Так удобнее некуда, Иннокентий Андреевич. Смотрите сами: цель ваша пойдет по тропинке поначалу прямо на вас, тридцать шагов – стреляете в грудь без возможности промаха. Потом вокруг вас, семьдесят шагов – стреляете в бок. И, наконец, удаляясь от вас, – еще тридцать шагов до вон того куста – обстреливаете спину. Прямо-таки ключевой редут у вас, Курганная батарея…

– А не слишком близко? Вдруг заметит издали?

Рогов задумался, потом сходил в лес, наломал жердей и, промучившись полчаса, устроил из стога шалаш, совершенно сходный со стогом по внешности, но полый внутри.

– Ну вот, Иннокентий Андреевич, теперь у вас прямо домик свой, хоть на неделю поселяйтесь. Оно вам и потеплее будет. Лошадь оставите за лесочком, сделаете дело – и бегом в полк, чтобы к утру явиться без всяких подозрений. Недурно придумано, не так ли?

– Очень недурно, – уныло отозвался Охлобыстин, – просто замечательно придумано…

Тщательность разработанного плана привела его в полнейшее отчаяние. Теперь убийство представлялось чем-то совершенно неотвратимым. Ночью Иннокентий Андреевич не спал, мучительно пытаясь найти решение сложившейся головоломки, но так ничего и не придумал. Проснувшись еще затемно, около четырех утра, он испытывал странные ощущения: будто в груди поместился какой-то противный, вязкий груз, тяжело давящий на внутренности. Руки и ноги отяжелели, а мысли, словно пьяные мужики в кабаке, шатались бесцельно, не производя в своем движении никакой полезной работы, одну только сутолоку и суету. В таком состоянии он добрался верхом до знакомого уже места засады, забрался в устроенный из стога сена шалаш и оцепенел в ожидании. Сидеть в засаде было нестерпимо скучно. Чтобы развлечься, Иннокентий Андреевич сшиб из ружья несколько чернеющих на фоне блеклого ночного неба веток с окрестных деревьев. Убийство – убийством, а диковинное английское ружье с увеличительным прицелом казалось Охлобыстину весьма забавной, удивительно сконструированной игрушкой; стрелять из него было интересно, увлекательно. Всегда приятно пользоваться хорошо сделанной вещью.

Между тем светало; солнце поднималось все выше, ночной туман постепенно уползал в ручей. Иннокентий Андреевич, лежа в своем убежище, не сводил томительного взора с тропы, искренне желая, чтобы это томление продолжалось вечно и чтобы император никогда более не появился в этом месте, а ехал бы себе поскорее в Таганрог, подальше от сумасшедших гвардейцев. Однако распорядок государя, сызмальства приученного венценосной бабкой дорожить всякой минутой, мог быть нарушен разве только проливным дождем. Фигура российского самодержца появилась на тропе в семь минут девятого, в полном соответствии с заведомой записью в камер-фурьерском журнале.

Несмотря на будничность и обыкновенность этой обязательной утренней прогулки, император, казалось, наслаждался каждым сделанным шагом. Офицерская семеновская шинель, небрежно наброшенная на плечи, свободная походка – все это так не вязалось с привычным обликом державного властелина, так разительно отличалось от его официального вида, что Охлобыстин схватил ружье, нарочито поставил палец на скобу спускового крючка (чтобы, не дай Бог, не нажать случайно) и принялся жадно всматриваться в лицо Александра Павловича.