Киллер к юбилею

— И люди не подлецы, и те, кто законы пишет, не дураки. Тут дело в другом, Ильич. У нас законы пишутся без уважения к тому, кому по этим законам жить. Понимаешь? А люди это чувствуют. Вот если к тебе, допустим, кто-нибудь — без уважения, то и ты ведь, согласись, будешь к нему без особого почтения, будешь всё наперекор делать. Да? Уж если ты закон пишешь, ты должен думать о тех, кому по этому закону жить. Чтобы ему, то есть живущему по закону человеку, было удобно. Правильно? А у нас закон пишут так, чтобы удобно было не человеку, а тому, кто его написал. И получается не закон, а оплеуха. Или вовсе преступление! Вот для нас, охранников, понаписали законов. Ты внимательно их читал, Ильич? Ты основательно их изучил, прежде чем взяться за охрану многоуважаемого Генриха Эдуардовича Тапаева? Ты всё там понял? И все эти законы выполняешь? Я сомневаюсь в этом, если честно. Потому что если ты там все правильно понял и собираешься жить по тем законам, выполняя их неукоснительно до последней запятой, — ты ведь не сможешь защитить своего босса в случае чего! У тебя это просто не получится, Ильич. Потому что ты, как частный охранник, можешь защищать собственность своего шефа по закону с оружием в руках, а вот жизнь шефа — уже нет. Только голыми руками. Я ведь, к примеру, сейчас не девчонку эту охраняю, к которой приставлен, а оберегаю якобы её ценности: сережки золотые, деньги, которые у нее в кошельке лежат, и сам этот кошелек, которому десять долларов — цена. Формально моё присутствие рядом с ней именно так обставлено. И даже собственность с оружием в руках можно защищать только в тот момент, когда на нее непосредственно покушаются. Каково? Если какой-то недоумок облил бензином «Мерседес» твоего хозяина и чиркнул спичкой, то в тот момент, когда он чиркает спичкой, ты ещё можешь применить против него оружие, потому что защищаешь собственность, а вот через секунду, когда «Мерседес» полыхает и защищать тебе уже нечего, а поджигатель бросился наутек — ты стрелять не можешь. Ты можешь только бежать за ним и упрашивать, чтобы он остановился! Ведь он, бяка такая, только что спалил пятьдесят тысяч долларов — а это, мол, нехорошо, за это надо отвечать. Как ты думаешь, Ильич, он остановится или только фигу тебе покажет на бегу?

— Фигу покажет, — закручинился Богданов.

— То-то и оно. Поэтому мы всё время и балансируем на грани.

— Между чем и чем?

— Между правонарушением и преступлением, — засмеялся Китайгородцев.

…У двери одной из комнат дома стоял вооруженный охранник из «Барбакана».

— Это здесь, — сказал Ильич.

Тут же ему вспомнилось нечто такое, о чем он давно хотел спросить у москвича, да всё никак не получалось:

— Толик, я твоих людей не вижу.

— Службу несут, — пожал плечами Китайгородцев.

— Я пересчитал, получается — вроде как не все.

— По заданию они, Ильич. Все при деле.

Вошли в комнату, где были собраны гости. Атмосфера зала ожидания. И делать тут нечего, и уйти нельзя… Остается только ждать. И этим унылым ожиданием, как казалось, был пропитан весь воздух. Эта комната явно нежилая — из тех комнат в больших домах, которым хозяева ещё не успели найти применения. Строился дом; он изначально задумывался большим, в нём всего должно быть много — площади, окон, лестниц, комнат. А размышления о том, как это всё будет использоваться, оставили на потом. «Потом», судя по всему, до сих пор не наступило. Комнату, одну из многих, заставили мебелью, и мебель ставилась без учета прихотей конкретного человека, которому тут обитать, — тут никто жить и не собирался. В результате получилась безликая «комната для гостей». Вот гости и собрались. Им тут, кажется, было неуютно. Бизнесмен-неудачник Юрий Сергеевич Шалыгин, до сих пор, кажется, не протрезвевший после вчерашнего, сидел в углу дивана в самой неудобной позе, но ему явно было все равно. В другом углу дивана разместились Скворцова и ее несчастный сын. Рита, сидя за столом, решала сканворд, и, судя по большому количеству незаполненных клеток, дела ее шли вовсе не блестяще. Виталий Степанович Вознесенский стоял у окна. Прямой, словно шпагу проглотил; руки — за спиной; ему бы еще белый халат — настоящий доктор, у которого в отделении полсотни подопечных, и о каждом из них болит душа… Пожилые супруги сидели в креслах, придвинутых друг к другу. Они среагировали на появление Китайгородцева крайне нервно. Едва он вошёл, одновременно вскинули головы и в глазах у них было такое напряжение, будто он должен был зачитать вынесенный им приговор. Анатолию даже пришлось им ободряюще улыбнуться.

— Прошу прощения за то, что вам пришлось здесь провести так много времени, — доброжелательно произнес он.

Но его доброжелательность никого не ввела в заблуждение, поскольку за спиной у Китайгородцева маячил хмурый Богданов. Одного взгляда на лицо начальника тапаевской охраны было достаточно для того, чтобы понять, насколько невеселые события происходят вокруг.