Ким

Золотые, розовые, шафранные, алые курились утренние туманы над плоскими зелеными равнинами. Весь богатый Пенджаб открывался в блеске яркого солнца. Лама слегка отклонялся назад при виде мелькающих телеграфных столбов.

– Велика скорость этого поезда, – сказал ростовщик с покровительственной усмешкой. – Мы отъехали от Лахора дальше, чем ты успел бы пройти за два дня. Вечером приедем в Амбалу.

– Но оттуда еще далеко до Бенареса, – устало молвил лама, жуя предложенные Кимом лепешки. Все пассажиры развязали свои узлы и принялись за утреннюю еду. Потом ростовщик, земледелец и солдат набили себе трубки и наполнили вагон удушливым, крепким дымом; они сплевывали и кашляли с наслаждением. Сикх и жена земледельца жевали пан, лама нюхал табак и перебирал четки, а Ким, скрестив ноги, улыбался, радуясь приятному ощущению в полном желудке.

– Какие у вас в Бенаресе реки? – неожиданно спросил лама, обращаясь ко всему вагону вообще.

– У нас есть Ганга, – ответил ростовщик, когда тихое хихиканье умолкло. – А еще какие? – Какие же еще, кроме Ганги?

– Нет, я имел в виду некую Реку Исцеления.

– Это и есть Ганга. Кто искупается в ней, очистится и пойдет к богам. Я трижды совершал паломничество на Гангу, – он гордо оглянулся кругом.

– Ты в этом нуждался, – сухо сказал молодой сипай, и смех путешественников обратился на ростовщика.

– Очиститься… чтобы вернуться к богам, – пробормотал лама, – и вновь вращаться в круговороте жизни, будучи по-прежнему привязанным к Колесу! – Он с раздражением покачал головой. – Но, может быть, здесь ошибка. Кто же вначале сотворил Гангу?

– Боги. Какую из известных нам вер исповедуешь ты? – спросил ростовщик, сбитый с толку.

– Я следую Закону, Всесовершенному Закону. Так, значит, боги сотворили Гангу? Что это были за боги?

Весь вагон в изумлении смотрел на него. Никто не понимал, как это можно не знать о Ганге.

– Какому… какому богу ты поклоняешься? – спросил, наконец, ростовщик.

– Слушайте! – произнес лама, перекладывая четки из одной руки в другую. – Слушайте, ибо я буду говорить о нем! О народ Хинда, слушай!

Он начал рассказывать историю владыки Будды на языке урду, но, увлеченный своими мыслями, перешел на тибетский и стал приводить монотонные тексты из одной китайской книги о жизни Будды. Мягкие, веротерпимые люди благоговейно смотрели на него. Вся Индия кишит святыми, бормочущими проповеди на незнакомых языках; фанатиками, потрясенными и снедаемыми огнем религиозного рвения; мечтателями, болтунами и ясновидцами. Так было от начала времен и так будет до конца.

– Хм! – произнес солдат из полка лудхиянских сикхов. – В Пирзан-Котале рядом с нами стоял мусульманский полк и в нем служил какой-то ихний жрец, – помнится, он был наиком, – так вот, когда на него накатывало, он пророчествовал. Но бог хранит всех безумных. Начальство многое спускало этому человеку.

Лама, вспомнив, что он находится в чужой стране, опять перешел на урду.

– Послушайте рассказ о Стреле, которую владыка наш выпустил из лука, – сказал он. Это гораздо больше отвечало вкусам присутствующих, и они с любопытством выслушали его рассказ.

– А теперь, о народ Хинда, я иду искать эту Реку. Не можете ли вы указать мне путь, ибо все мы, и мужчины, и женщины, живем во зле?

– Ганга, только Ганга смывает грехи, – пронеслось по всему вагону.

– Однако у нас в Джаландхаре тоже добрые боги, уж это так, – сказала жена земледельца, выглядывая из окна. – Смотрите, как они благословили хлеба.

– Обойти все реки в Пенджабе – немалое дело, – промолвил ее муж. – С меня хватит и той речки, которая покрывает мое поле хорошим илом, и я благодарю Бхумию, бога усадьбы, – он дернул узловатым бронзовым плечом.

– Ты думаешь, наш владыка заходил так далеко на север? – сказал лама, обращаясь к Киму.

– Возможно, – успокоительно ответил Ким, выплевывая красный сок пана на пол.

– Последним из великих людей, – авторитетно произнес сикх, – был Сикандар Джалкарн14. Он вымостил улицы Джаландхара и построил большой водоем около Амбалы. Мостовая держится до сего дня, и водоем тоже уцелел. Я никогда не слыхал о твоем боге.

– Отрасти волосы и говори на пенджаби, – шутливо обратился молодой солдат к Киму, цитируя северную поговорку. – Этого достаточно чтобы стать сикхом. – Но он сказал это не очень громко.

Лама вздохнул и погрузился в созерцание. Он казался темной бесформенной массой. Когда среди общего говора наступали паузы, слышалось низкое монотонное гудение: «Ом мани падме хум! Ом мани падме хум!» – и стук деревянных четок.

– Это утомляет меня, – сказал он, наконец. – Быстрота и стук утомляют меня. Кроме того, мой чела, не пропустили ли мы нашу Реку?

– Успокойся, успокойся, – говорил Ким. – Разве Река не вблизи Бенареса? А мы еще далеко от этого места.

– Но если наш владыка был на Севере, так, может, это одна из тех речек, через которые мы переезжали?

– Не знаю.

– Но ты был послан мне, – был ты мне послан или нет? – за те заслуги, которые я приобрел там, в Сач-Зене. Ты пришел из-за пушки, двуликий… и в двух одеждах.