Хотя Ким и не сознавался в этом, он, конечно, не верил ни одному слову из того, что рассказывал барабанщик о Ливерпульской окраине, которая и была для него всей Англией. Так прошло время до обеда, чрезвычайно невкусного, который был подан мальчикам и нескольким небоеспособным солдатам в углу одного из казарменных помещений. Не пошли нынче Ким письма Махбубу Али, он чувствовал бы себя почти подавленным. К равнодушию туземной толпы он привык, но одиночество среди белых угнетало его. Он даже почувствовал благодарность, когда после полудня какой-то рослый солдат отвел его к отцу Виктору, который жил в другом флигеле, по ту сторону пыльного плац-парада. Священник читал английское письмо, написанное красными чернилами. Он взглянул на Кима с еще большим любопытством, чем раньше.
– Ну, как тебе здесь нравится, сын мой? Не особенно, а? Дикому Зверьку тут должно быть тяжко… очень тяжко. А теперь слушай. Я получил изумительное послание от твоего друга.
– Где он? Хорошо ли ему? О-а! Если он может писать мне письма, все в порядке.
– Значит, ты его любишь?
– Конечно, люблю. Он любил меня.
– Должно быть, это так, судя по письму. Ведь он не умеет писать по-английски, нет?
– О-а, нет. По-моему, не умеет, но, конечно, он нашел писца, который отлично умеет писать по-английски, и тот написал. Надеюсь, вы понимаете.
– Понятно. Тебе что-нибудь известно о его денежных делах?
Ким мимикой выразил отрицание.
– Откуда мне знать?
– Об этом-то я и спрашивал. Теперь слушай, если только ты способен в этом разобраться. Начало мы пропустим… Послано с Джагадхирской дороги…
– Я думаю, она просила его стать ее пуро – домашним жрецом в Сахаранпуре. А он не захотел из-за свой Реки. Она и вправду много болтала.