Ким Филби - супершпион КГБ

За несколько недель до этого, 6 марта 1983 года, в Москве умер Дональд Маклин. Остался один Филби. Хотя Филби не поддерживал связи с Маклином, он следил за его работой и жизнью. В Москве Филби сказал мне: «После заявления госпожи Тэтчер о Бланте, британские журналисты, аккредитованные в Москве, хотели встретиться с Маклином и получить от него комментарии. Маклин с самого начала сделал ошибку, включив номер своего телефона в справочники, поэтому журналисты знали его домашний адрес. Большой группой они явились к нему и, когда Маклин не ответил на звонок, пытались взломать дверь. Пришлось вызвать охрану из КГБ, чтобы убрать их оттуда».

В социальной жизни Филби Блейк заменил Маклина. В летние месяцы Ким и Руфа проводили выходные вместе с Блейком и его русской женой Идой на даче Блейков, расположенной в часе езды на электричке от Москвы. Сын Блейка Миша, родившийся в 1971 году, особенно привязался к «дяде Киму». Я знал об этой дружбе еще до отъезда в Москву, поэтому спросил Филби: «Вы еще встречаетесь с Джорджем Блейком?» Он ответил: «Не очень часто. Я не видел Блейка уже довольно давно. У него другая работа. Сыну Блейка уже семнадцать. Очень толковый парень. У нас в Советском Союзе имеется пять отметок. Пять наивысшая оценка, единица — самая плохая. Сын Блейка получает только четыре и пять. (Позднее я узнал, что нечастые встречи между Блейком и Филби имели свои причины, о которых Филби умолчал. Блейк, более замкнутая личность, чем Филби, не одобрял поддержание Кимом контактов с Западом. По этому вопросу они часто спорили и, наконец, отдалились друг от друга.)

Я пытался выяснить у Филби, каким образом Блейку удалось бежать из лондонской тюрьмы Уормвуд — Скрэ-бе и добраться до Москвы. Филби сказал: «Я знаю, как Блейк сумел это сделать, но не могу об этом рассказать вам, поскольку речь пошла бы об оперативных методах КГБ». Я спросил: «Даже о том, кто помог ему? Разве вы не хотите положить конец слухам? Замешана ли тут Ирландская республиканская армия или Комитет-100 (воинственная секция организации «Кампания за ядерное разоружение»), или Син Бурк (ирландский авантюрист, находившийся в тюрьме вместе с Блейком и приписывавший себе в заслугу удачный побег Блейка)? Филби ответил: «Вы не упомянули СИС. Возможно, британская разведка помогла ему?»

Я возразил: «Почему СИС должна помогать Блейку? Они же сами посадили его в тюрьму. Или СИС помогла ему бежать во исполнение своего обещания дать небольшой срок в обмен на сотрудничество? Разве данный Блейку срок — 42 года тюрьмы — был неожиданностью для них?» Филби начал терять терпение: «Я могу лишь сказать, что побег Блейка — это в основном его личная заслуга. Он сам сыграл в этом деле главную роль».

Филби следил за шпионской фантастикой, особенно за книгами Ле Карре. В своем письме он спрашивал меня, почему Дэвид Корнвелл избрал себе псевдоним «Ле Карре» и нападал ли он когда-либо лично на него в моем присутствии. Я ответил, что такие случаи мне неизвестны, что при мне он отзывался о нем (Филби) с профессиональным нейтралитетом. Филби вернулся к этому вопросу после прочтения новой книги Ле Карре:

«Тем временем Смайли вновь на коне, возможно, немного уставший. Но это естественно для моего сверстника. Вы пишете, что Корнвелл относится ко мне нейтрально. Возможно, Корнвелл немного шизофреник. Хью Тревор-Роупер (лорд Дакре) назвал его введение к вашей книге «напыщенной рекламой». В последнем номере «Об-сервера» Корнвелл окрестил меня «прирожденным сластолюбцем». Интересно отметить, что первые слова («напыщенная реклама») употреблял шеф британской разведки, а вторые («прирожденный сластолюбец») — Хью Тревор-Роупер! Вот так-то!»

Через советское консульство Филби заказывал видеозаписи интересующих его телепередач. После просмотра французской программы, в которой ее участники обсуждали пьесу Яна Куртейса «Филби, Берджесс и Маклин», Филби написал мне:

«Я просмотрел французскую телевизионную передачу, в которой выступали Патрик Сил, Дэвид Лейч, Хью Тревор-Роупер и другие. Сил (немного располневший) пользовался преимуществами своего двуязычия, Лейч говорил по-французски довольно сносно, а французский бедного старого Хью примерно такой же «заржавевший», как и мой. Лучше всех был, конечно, француз: жирный, разговорчивый и понятный. Кроме того, он говорил на очень хорошем французском».