Кимберли, которая вела двойную жизнь

Каждый раз, слушая эту историю, я верила, что родители любили меня – и только поэтому я выжила. Я точно знала, что мы втроем – настоящая семья, а я – настоящее чудо этой семьи.

Глава 3

– Миссис и мистер Миллер, благодарю вас за то, что пришли, – сказала миссис Анджела, моя детсадовская воспитательница. Она наклонилась, чтобы сообщить дурные известия зловещим шепотом: – Кимберли просится в туалет и там занимается мастурбацией.

На той неделе миссис А вошла в туалетную комнату и увидела, что я засовываю в трусики игрушечную пластиковую бутылку.

Отец поперхнулся чаем, пытаясь сдержать смех, а потом вопросительно посмотрел на меня. Мама даже глазом не повела. Она точно знала, что случилось.

– Она не мастурбирует. Она вас обкрадывает.

Я сделала вид, что мне неинтересно. Пока взрослые разговаривали, я устроилась возле игрушечного вокзала – выбрала самое удобное место для подслушивания. Я делала вид, что играю, но на самом деле ловила каждое слово. Мне нужно было понять, какие неприятности мне грозят. За родителей я особо не волновалась. Скорее всего, мы приедем домой, сядем на диван и начнем долго и серьезно обсуждать, почему моя маленькая проблема негигиенична, неприлична и несправедлива по отношению к другим детям. Меня беспокоила миссис А и другие воспитатели: я хотела им нравиться. Логика моя была проста: если я спрячу желанную вещь в трусиках, то ее уже у меня не отберут – на ней же будут мои бактерии.

– Кимберли, ты прячешь игрушки в трусики? – ласково спросила миссис Анджела.

– Нет.

Общаясь со взрослыми, я давно выбрала надежную тактику – нужно делать невинное лицо и изображать смущение или винить во всем собаку. На этот раз собаки рядом не было. Только мое слово против маминого.

Воспитательница повернулась к родителям и, словно сообщая им, что небо – синее, сказала:

– Мистер и миссис Миллер, дети не лгут.

Мне нравилось, что миссис А приняла мою сторону, но я знала, что родители на это не купятся. Мое внимание переключилось на парковку. За большими стеклянными дверями стоял джип: сверху он был как обычная машина, но с огромными колесами. Мне он страшно нравился. Если бы это была наша машина, мне бы все завидовали. Люди смотрели бы на нас и хотели быть на нашем месте. А мы спокойно могли бы переехать через их мелкие машинки.

– А у нас есть «Монстр-Трак», – небрежно сказала я, ни к кому не обращаясь. Мне просто хотелось послушать, как это звучит.

И мама тут же воспользовалась моей оплошностью.

– У нас «Меркурий», миссис Анджела. Маленький «Меркурий» на маленьких колесах. Она лжет, потому что все дети лгут.

Мы вышли, прежде чем миссис Анджела придумала достойный ответ. На парковке мама сообщила, что я должна вернуть все, что взяла.

– И вообще, перестань засовывать вещи в трусики!

А папа просто усмехнулся.

Мне позволили вернуться в детский сад на следующей неделе, но за мной стали следить, а к коробке с игрушками вообще не подпускали.

В мой первый школьный день родители взяли на работе отгул, вооружились камерами, салфетками и ободряющими улыбками. Если другие дети плакали возле дверей класса, не желая отпускать родителей, то я своих в школу даже не впустила, сообщив, что мы встретимся после уроков. Новая школа. Новая коробка с игрушками. Я была во всеоружии. Но стоило мне оказаться в классе миссис Уайт, как меня охватила тре- вога.

Я никого не знала. Я не знала, как познакомиться. В детском саду у меня был Джейкоб. Наши родители дружили, и мы обязаны были дружить. Поскольку он был единственным моим знакомым мальчиком, я собиралась выйти за него замуж.

Джейкоб согласился, но только в том случае, если он сможет жениться и на другой своей подруге, Джоанне. Поскольку у нее были сестры, она унаследовала от них роскошный гардероб для кукол Барби. Поняв, что это условие пойдет на пользу моим куклам, я спокойно согласилась на полигамный брак.

Тут Джейкоба не было. Я больше ни с кем не дружила, и мне нечего было сказать другим детям. Я любила взрослых. Мы отлично понимали друг друга: они восхищались мной, а я благосклонно принимала их внимание. А вот дети, наоборот, считали меня странной.

Мои родители никогда не сюсюкали. Они общались со мной, словно я – хорошо образованная, но своеобразная сорокалетняя дама. Мой лексикон умилял их ровесников, а вот мои ровесники смотрели на меня так, словно я говорила на фарси. Я могла сообщить воспитательнице, что «испытываю срочную потребность помочиться», или пожаловаться на то, что «получила ссадину» на игровой площадке. Я старалась сблизиться с детьми, но не могла заставить себя говорить «пи-пи» или «би-би», как делали остальные. Это было для меня унизительно. Поэтому я чаще всего была предоставлена самой себе, если только в игре не требовался кто-то на роль мужа, когда все остальные, более приемлемые роли в семейной иерархии уже были разо- браны.