Киммерийский закат

Шеф госбезопасности понимал положение Русакова. Он уезжает в Крым, в отпуск, а Президент России остается в Москве. И поскольку Москва – столица уже не столько Союза, которого, собственно, не существует, сколько России, то Елагин волен будет чувствовать себя в ней полновластным хозяином. Одна столица о двух президентах и двух государствах – случай, конечно, уникальный. К тому же – о двух соперничающих, не терпящих друг друга, президентах, уточнил он.

– А как после всей этой истории с рижским ОМОНом и прочими делами министром внутренних дел может оставаться Пугач? – вклинился в диалог президентов-россиян сын казахских степей. – И какой вице-президент из Ненашева? Ведь это же просто позор, что вторым человеком такой великой державы оказалось такое…

– Согласен, этот вопрос тоже давно назрел, – недовольно признал Русаков. – Но вы же понимаете, что я не могу решить его единолично. Нужно будет посоветоваться с членами Политбюро, с юристами; если понадобится, то посоветуемся и с руководством союзных республик. Я давно держу этот вопрос на контроле, но мы не можем выходить за рамки…

– …И конечно же надо немедленно расчистить руководство Гостелерадио, – беспардонно прервал его разглагольствование Кузгумбаев. – Причем начинать следует с председателя. Гостелерадио должно идейно цементировать нашу союзную державу, а не разрушать ее.

«Кузгумбаев – в роли спасителя русской державы! – беззвучно расхохотался шеф госбезопасности. – С чего вдруг такая ретивость у новоявленного потомка Чингис-хана?»

Корягин знал, что в Казахстане уже вовсю разворачивается националистическое движение, идет «очищение» государственных учреждений и высшего офицерского корпуса милиции от людей «некоренной» нации. Конечно, пока что все это делается деликатно, под различными предлогами, тем не менее во властных структурах республики уже все готово к тому, чтобы объявлять Великий Казахстан по-настоящему независимым государством.

– Пожалуй, вы правы, – выходил из состояния шока генсек-президент. – Председателя госбезопасности и министра внутренних дел мы уберем немедленно, еще до подписания новоогаревского договора.

Шеф госбезопасности приостановил воссоздание разговора, прокрутил пленку немного назад и вновь прослушал этот фрагмент.

«А ведь этот слизняк, – зло помянул он Русакова, – даже не пытается защищать нас, отстаивать. Он попросту сдает меня на растерзание этим нацменам…»

17

Сидя в своей крымской резиденции, Русаков вряд ли догадывается, что весь их кулуарно-балконный сговор с Елагиным записан и прослушан, размышлял шеф госбезопасности. А потому даже предположить не может, что именно это, «председателя госбезопасности и министра внутренних дел мы уберем», стало самым яростным толчком, заставившим его, шефа КГБ, пойти против генсек-президента, против Хозяина; что именно это его предательство заставило главу «тайной полиции» ретиво примкнуть ко всей той разношерстной публике, которая уже давно отреклась от «прораба перестройки», как от «предателя дела Ленина, отступника и ренегата»… – уж чего-чего, а ярлыков этот народец нахватался, как шелудивая собака – блох.

В тот день, когда в принципе было достигнуто согласие о создании гэкачепе, шеф госбезопасности по-дружески попросил Пугача на несколько минут заехать к нему – «появилась интересующая вас информация», – чтобы прокрутить фрагмент разговора президентского триумвирата, касающийся кадровых перестановок. И был немало удивлен, обнаружив, что на министра внутренних дел это не произвело – по крайней мере по внешним признакам – абсолютно никакого впечатления. Впрочем, это не было проявлением мужества; милицейский министр вообще вел себя непозволительно вяло и почти обреченно.

– Вы знали об этом? – насторожился шеф госбезопасности, кивая в сторону магнитофона.

– Нет, – покачал головой Пугач. – То есть не знал именно об этом заявлении. Но, в общем-то… Чего от него, от этого зас… еще можно было ожидать?

– Значит, нужно принимать решение.

– То есть? – все так же вяло и обреченно поинтересовался милицейский генерал. – Относительно чего… решение?

– Относительно власти, – как можно увереннее молвил Корягин.

– Насколько мне помнится, решения такого уровня обычно принимают не министры, а высшее политическое руководство страны: генсеки, спикеры, президенты, премьеры.

– Постановка вопроса, в общем-то… правильная, – многозначительно, с подтекстом, согласился Корягин. – Но лишь в том случае, когда высшее руководство страны все еще способно принимать реальные решения… в интересах страны. – Произнеся это, обер-кагэбист вдруг совершенно неожиданно прервал разговор и поднялся из-за стола. – Впрочем, это разговор особый, трудный, поэтому не стану больше отнимать у вас время. Хорошо держитесь, Константин Петрович. Не каждому удается.

«Пугалу» хорошо была известна эта поговорка обер-кагэбиста страны, и его резануло, что тот ведет себя с ним, как с подчиненным или допрашиваемым, однако, независимо от того, что творилось в дряхлой душе этого старого служаки, вслух он произнес только то, что мог произнести человек системы: