Киммерийский закат

– Понятно, Леонид Михайлович, – молвил референт, однако на сей раз уходить не спешил. Он обратил внимание, что шеф взял в руки очередное сообщение, поэтому решил дождаться его реакции.

– Москва. 11.45, – принялся за чтение вслух Ярчук. – Колонны демонстрантов выходят на Манежную площадь. Они несут лозунги: «Фашизм не пройдет!», «Членов ГКЧП – под суд!», «Свободу…». А что у нас, референт, в столице, в других городах, митингов пока что нет? – спросил, не отводя глаз от текста.

– Пока… нет. Но, очевидно, появятся. Должны появиться.

– В том-то и дело, что не должны. Во всяком случае, пока что – не должны. Самое страшное для Москвы – это наше спокойствие, наше, я бы даже сказал, безразличие. У себя, в Украине, мы гэкапутчизма не допустили, а московского не признали. То, что происходит в России, – это дело россиян. Мы, украинцы, им не указ, но и они нам – тоже!

Глоров кивнул и понимающе промолчал. «Не зря же в Москве тебя называют “хитрым партхохлом”!» – мысленно произнес он, однако озвучиванию подобные восторги референта по поводу поступков шефа не подлежали. Это был истинный служака – безукоризненно воспитанный, расчетливо знавший цену доверия любого «вышестоящего», умеющий это доверие завоевывать и столь же умело им распоряжаться.

– Позвольте идти по делам службы?

– Идите. Нет, вот что… Свяжите меня с Предверхсовета СССР.

– С Лукашовым? Честно признаюсь, уже пытался выйти на связь с ним, так сказать, по долгу службы; предвидя, что захотите пообщаться же после общения с Елагиным. Но попытка оказалась безуспешной.

– А вы попытайтесь еще раз, и тоже по долгу службы, – едва заметно ухмыльнулся Ярчук.

Как и Глоров, он прекрасно знал, что с Кремлевским Лукой всегда труднее было связаться, нежели с Президентом СССР, не говоря уже о папе римском.

– Попытаюсь, Леонид Михайлович, – по-украински заверил референт. – Как велит служба.

Ярчук удивленно посмотрел на референта и поиграл желваками. Этот парень работал с ним уже полгода, но все еще оставался полной загадкой. Нет, все, что Ярчуку положено было знать о происхождении, учебе и послужном списке россиянина Глорова, он, конечно, знал. Но этого оказалось мало. Всякий раз, когда Ярчуку приходилось давать этому человеку какое-то важное поручение или доверяться какой-то своей мыслью, он задавался одним и тем же риторическим вопросом: «Так все-таки, на кого он в самом деле работает?».

Этого парня ему, понятное дело, рекомендовали. Ненастойчиво, конечно. Хотя, по опыту своему партаппаратному, Ярчук знал: чем ненавязчивее «органы» рекомендуют в штат какого-то человечка, тем принципиальнее реагируют на отказ взять его.

Правда, на сей раз протекцию составил полковник госбезопасности, которого Ярчук давно знал и с которым его связывала давняя, но сдержанная, со всеми полагающимися недомолвками, дружба. Однако этого было мало… Полковник тоже мог заблуждаться. И потом, было бы странно, если бы «органы» навязывали ему Глорова не через давнего знакомого. К тому же в последнее время сам Глоров работал не «опером», а сотрудником аналитического отдела контрразведки.

– Вы неплохо владеете украинским языком, – тоже на родном, материнском похвалил Ярчук референта. – Специально подучиваете?

– А я его никогда и не забывал. Тем не менее основательно подучиваю, вы правы. Чтобы знать в тонкостях.

– То есть хотите сказать, что вы… украинец?

– Если по анкете, то русский.

– А по душе, по духу?

– Фамилия деда моего – Глоря. Из рода сотника Полтавского казачьего полка Глори, родившегося на хуторе Глоря неподалеку от Опишни, что на Полтавщине.

– Вон оно что! – вмиг просиял Кравчук. – Теперь многое проясняется. Странно только, что раньше казачий корень в вас не проявлялся.

– Потому что служил там, где, заботясь о чистоте наших с вами корней, очень хорошо умеют подрезать крону, товарищ Предверхсовета.

«А ведь и в самом деле странно, – подумалось Ярчуку. – До сих пор, то есть пока без особой боязни можно было демонстрировать свой украинский патриотизм, парень этот вел себя сдержанно и почти скрытно. А вот сейчас, когда всяк в Украине сущему, под угрозой репрессий со стороны коммунист-путчистов, приходилось определяться, по какую сторону баррикад стоять, неожиданно раскрылся».

Причем с его стороны это не игра, не кагэбистская уловка, продолжил свои мысленные изыскания Ярчук, которому давно хотелось познать: кто же рядом с ним, кто ходит в ближайших помощниках. Теперь он понимал, что судьба свела его с прекрасно подготовленным офицером госбезопасности, профессиональным контрразведчиком, с русской фамилией и украинской казачьей душой, который уже не раз демонстрировал готовность до конца оставаться преданным ему, преданным Украине.

– Раньше украинское во мне действительно не проявлялось, товарищ Ярчук, – словно бы вычитал его мысли Глоров. – Но когда-то же должно было…

– Сейчас вы убийственно откровенны.

– Не желаю, чтобы вы и дальше мучились сомнениями из-за моей, «для благозвучия», подправленной кем-то фамилии и моего кагэбистского прошлого.