Киммерийское лето

Машина, скрипя еще жалобнее, медленно ковыляла по выбоинам и колеям, взбираясь на невысокое плоскогорье. В стороне, на буром склоне холма, вроссыпь паслись грязно-серые овцы; неподвижная фигура пастуха, стоящего вверху на гребне с длинной герлыгой на плече, казалась какой-то ненастоящей, поставленной здесь для колорита.

— Библейская идиллия, — улыбнулся Игнатьев. — Витя, ты читал «Иосиф и его братья»?

— Манна? Нет, не успел еще. Стоит?

— Очень стоит. Если можно, пришпорь свой «конвертибль», если ускорение не будет связано с материальным ущербом. Последние километры всегда кажутся мне самыми Длинными.

— Не только вам, командор, это все говорят. Ничего, мы уже у цели…

Действительно, не прошло и десяти минут, как с широкого перевала перед ними раскрылась вдали туманная синева залива, кучка палаток отрядного лагеря на берегу и в стороне темные прямоугольники прошлогодних раскопов.

Когда они подъехали, весь личный состав высыпал им навстречу из большой, с поднятыми боковыми полотнищами, столовой палатки — шестеро практикантов, обладателей коллективного прозвища «лошадиные силы», две практикантки, повариха и единственный, кроме Мамая и самого Игнатьева, научный сотрудник отряда Лия Самойловна, маленькая застенчивая женщина в очках без оправы, с облупленным от загара носом.

— Ура-а-а! — нестройным хором прокричали «лошадиные силы». — Виват командору! Бхай! бхай!

— Ладно вам, черти, — сказал Игнатьев, выбираясь из машины. Он начал пожимать руки, отвечая на сыпавшиеся со всех сторон вопросы. От кухоньки под навесом пахло дымом и кулешом, и он вдруг почувствовал, что голоден — голоден и счастлив, как давно уже не был там, дома, в Ленинграде…

ГЛАВА 8

— Нам сделаны! Прививки! От мыслей! Невеселых! — диким голосом и во все горло распевала Ника в соседней комнате, стараясь перекричать вой электрополотера. — От дурных болезней! И от бешеных! Зверей!

— Вероника! — строго окликнула Елена Львовна. — Поди сюда!

Ника, не слыша и продолжая упиваться своими вокализами, прокричала еще громче, что теперь ей плевать на взрывы всех сверхновых — на Земле, мол, бывало веселей. Потеряв остатки терпения, Елена Львовна вскочила, распахнула дверь в комнату дочери и выдернула шнур из розетки. Полотер умолк, дочь тоже.

— От каких это «дурных болезней» тебе сделана прививка? — со зловещим спокойствием спросила Елена Львовна.

— Понимаешь, — сказала Ника, подумав, — там могут быть всякие неизвестные нам вирусы. Пит говорит, что американцев, если они вернутся благополучно, — разумеется, неизвестно еще, полетят ли они вообще, — так вот, он говорил, что их будут год держать в карантине. Чтобы не занесли какую-нибудь новую болезнь, понимаешь? Я думаю, об этих дурных болезнях в песне и говорится. Это же про космос, мама. Она так и называется — «Космические негодяи…»

— Сам он негодяй, если сочиняет подобную пошлость. Ты мне не так давно заявила: «Эти песенки — уже пройденный этап, они меня больше не интересуют!» А сама поешь черт знает что! Я сожгу все твои катушки, так и знай, Вероника, сожгу или выкину в мусоропровод, если еще раз услышу от тебя эту мерзость!

— Если посчитать, сколько раз в день ты меня ругаешь и сколько хвалишь, то можно подумать я не знаю что, — печально сказала Ника. — Что я вообще чудовище какое-то. Обло, озорно и вообще. Другие матери просто не налюбуются на своих дочек!

— Другие матери воспитывают из своих дочерей черт знает что, — непреклонно сказала Елена Львовна. — А я хочу воспитать из тебя человека — порядочного, обладающего чувством собственного достоинства, ясно представляющего себе свою жизненную цель и умеющего ее достичь… словом, настоящего советского человека. А ты даже не даешь себе труда задуматься над своим будущим, ведешь себя безобразно, во всеуслышание распеваешь хулиганские песни. Разве мать может смотреть на это равнодушно?

— Наверно, не может, — согласилась Ника. — Но неужели я действительно такая уж гнусная? Ведь другие этого не считают. Например, Андрей, — только я тебя очень прошу: это ужасный секрет, и ты никому, понимаешь, никому-никому не должна об этом рассказывать! — так вот, Андрей, когда я его провожала, сказал, что ему будет меня не хватать, и когда я спросила, почему это ему будет меня не хватать, что во мне такого особенного, то он сказал, что уважает меня как человека. И еще он сказал, что такие, как я, встречаются редко. Значит, он совсем ничего во мне не понимает?

Елена Львовна долго молчала, потом спросила:

— Тебе серьезно нравится Андрей?

— Нравится, конечно, только не так, как ты думаешь, — ответила Ника. — Может быть, он нравился бы мне и в этом смысле, но только я все время чувствую, что ему это ни к чему. Ты понимаешь, вот бывают люди, которых в жизни интересует только что-то одно, да? По-моему, Андрей такой и есть. Его интересует только искусство. Наверное, он женится когда-нибудь, но все равно… для него это будет так, где-то в сторонке. Я бы не хотела быть его женой.