Киммерийское лето

Черненькая тем временем подошла поближе и посматривала на Мамая, явно очарованная его бородой.

— И вы тоже археолог? — спросила она его негромко, с выражением застенчивого любопытства.

— Я был им, — сказал Витенька. — Пока меня не растоптала жизнь. Сейчас я уже не археолог, а арап чистой воды, как все завхозы, начснабы и прочие приматы. Плюс ко всему я еще и шофер. Трос хоть с собой возите? Давайте разматывайте…

Он пошел к своей машине, запустил мотор и с ревом, в облаках пыли, лихо вылетел на шоссе задним ходом.

— За руль сядете вы? — спросил он небритого, проверив зацепление буксирного троса. — Значит, так: ехать будем медленно, дорога плохая, поэтому следите за камнями и старайтесь не попасть в колею, иначе пробьете картер. Все ясно?

Небритый сказал, что все ясно. Витенька обошел «Волгу» сзади и покачал вверх-вниз, взявшись за бампер.

— Рессоры перегружены, — объявил он строго. — Чтобы вам не пришлось в придачу к помпе покупать еще и коренной лист, советую одному пересесть ко мне. Еще лучше было бы двоим, но у меня, к сожалению, сняты задние сиденья — возил вчера картошку для кухни.

— Можете забирать мою сестрицу, — сказала женщина и обернулась к черненькой: — Лягушонок, ступай-ка в ту машину, ты всю дорогу ныла, что тебе душно. Иди, иди, нечего!

Черненькая пожала плечами и направилась к фиолетовому «конвертиблю» с видом независимым и немного отрешенным. Витенька галантно помог ей забраться на высокое сиденье, прихлопнул дверцу, сел и, тронувшись, стал потихоньку выбирать слабину троса. Осторожно, избегая рывка, он сдвинул «Волгу» с места, благополучно вывел на проселок, прибавил газу и, переключив скорость, откинулся на спинку сиденья, закуривая.

— Как там ваши, волокутся? — спросил он у спутницы.

Та оглянулась, придерживая у щеки развеваемые ветром волосы. Теперь Мамай видел, что они не совсем черные, а просто очень-очень темные.

— Едут, — ответила она. — Только ужасно переваливаются с боку на бок.

— Такая дорога. Вас бы, Лягушонок, укачало в закрытой машине в два счета…

Скосив глаза, он увидел, что девушка покраснела до ушей.

— Меня зовут не Лягушонок, — сказала она сдержанно после некоторой паузы. — Если вы услышали, как называет меня сестра, это еще не дает вам права…

— А, ну извините, — сказал Витенька. — Я не знал, сейчас ведь бывают самые странные имена. У меня знакомые назвали дочку Радианой. Представляете? По мне, так уж лучше Лягушонок…

— Мое имя — Ника.

— А, это хорошо, — одобрил Мамай. — Ника Самофракийская! «Как звук трубы перед боем, клекот орлов над бездной, шум крыльев летящей Ники…» Чьи стихи?

— Если вы скажете, что ваши, я выброшусь из машины, — ответила она, снова покраснев, на этот раз совершенно необъяснимо.

— Да какие же они мои! — воскликнул изумленный Мамай. — Это из «Александрийских песен» Кузмина… был в древности такой поэт, современник Блока. Между прочим, меня зовут Виктор, а по фамилии я — Мамай. Звучит? Кстати, тот самый.

— Какой «тот самый»? — спросила Ника, оборачиваясь к нему.

— Ну, который бежал с Куликова поля. Мой прямой предок. Совершенно точно установлено. И знаете, где похоронен? В Старом Крыму. Вы ехали побережьем или через Белогорск?

— Не знаю, как мы ехали, но Старый Крым мы проезжали, и меня даже не отпустили посмотреть могилу Грина, — сердито сказала Ника. — Я не знала, что там похоронен ваш родственник, но про Грина-то я знаю! А они не пустили, эти психи…

— Кто они, кстати? Эта дама — ваша сестра, я усек. А те двое?

— Высокий, что с вами говорил, Светкин муж. Такой Юрка Кострецов. А другой с ними работает, в одном институте.

— Эмэнэсы, что ли?

— Светка — да, а Юрка уже доктор. И тот, другой, тоже, — добавила Ника с неудовольствием.

— А-а, — уважительно сказал Мамай. — Вы в таком случае, надо полагать, членкор? Или уже действительный?

— Да нет, они правда доктора, честное слово! Юрка защитил докторскую два года назад, что-то связанное с теорией плазмы…

— Ядерщик? Мать честная, — он глянул на нее с ошалелым видом. — Командор повесит меня на воротах лагеря, когда узнает, кого я привез!

— Послушайте, — обеспокоенно сказала Ника, — Виктор… как ваше отчество?

— Николаевич… Да что мне теперь отчество, — он покосился на нее унылым глазом. — Я теперь человек конченый.

— Нет, серьезно, Виктор Николаевич, может быть, это не совсем удобно — ехать в лагерь? Может быть, это не полагается? Этот ваш… командор — он кто? Начальник экспедиции?

— Так в том-то и дело, — похоронным тоном сказал Мамай. — А вы знаете, что такое начальник по экспедиционным законам? Это, как говорили в английском парусном флоте про капитана, «первый после бога». Ясно? Прикажет повесить — и повесят. Совершенно запросто, без разговоров. Что вы хотите, у нас с начала полевого сезона повесили уже двоих. А ведь работать-то еще все лето!

— Ужас какой, — улыбнулась Ника. — За что же их?

— А, так. Один дежурил и опоздал прозвонить побудку, а другая… практиканток, надо сказать, вешают даже чаще, чем практикантов… командор наш, между нами говоря, из закоренелых мизогинов.

— А что это — мизогин?

— То же, что мизантроп, только в отношении женщин.