Киммерийское лето

— На Ленинградском? Ты едешь в Ленинград? Ника, ну ты просто молодец, как это тебе удалось, — послушай, ты с родителями или тебя встречать? И каким поездом?

— Дима, — говорит она, кусая губы и захлебываясь слезами. — Дима, я тебе потом все объясню, я не могу сейчас. Я еду не в Ленинград, ты понимаешь, я вообще уезжаю из Москвы, насовсем, я тебе напишу потом…

— Ника, послушай, я ничего не понимаю, погоди — куда ты едешь? Ника! Что случилось?

— У меня большое несчастье, Дима. Я не могу больше жить в Москве, понимаешь, я уезжаю отсюда, насовсем, я обещаю потом тебе написать…

— Ника! — кричит он уже в панике. — Не смей никуда ехать — ты слышишь? У тебя есть карандаш? Я продиктую адрес своих друзей, поезжай немедленно к ним, — ты слышишь? — а утром я приеду, тут есть, кажется, какой-то поезд около часа — я сейчас прямо на вокзал, время еще есть, утром буду в Москве…

— Нет, Дима, — говорит она твердо. — Не нужно, я тебе объясню потом, ты ведь ничего не знаешь…

— Ника, я тебе запрещаю, ты слышишь!!

— Дима, прощай, я не могу больше…

Зажмурившись, Ника дергает книзу рычаг — так, наверное, спускают курок, когда дуло у виска. Она долго стоит на площади, без мыслей, без чувств, совершенно пустая и легкая, потом возвращается на Ярославский вокзал, забирает чемодан из камеры, идет на перрон. Вот и поезд «Москва — Владивосток», зеленый, бесконечно длинный. В тускло освещенном вагоне она растерянно задерживается в дверях — здесь почему-то нет ни купе, ни коридора, просто полки и отовсюду торчат ноги. Душно, отвратительный спертый воздух, за боковым столиком трое, раздевшись до маек, шумно пьют водку. Сзади Нике наподдают чемоданом, она подхватывает свой и торопливо пробирается вперед, уклоняясь по возможности от торчащих на уровне лица чужих ног. Разыскав свое место, она вскарабкивается наверх и сидит там, съежившись, испуганная, совершенно оглушенная. Как здесь раздеваются, если нет перегородок? Видимо, никак; придется спать в одежде, но эта невыносимая духота, и вообще…

На нижние полки Ника предпочитает даже не заглядывать — там очень шумно и многолюдно и, кажется, тоже пьют. Судя по всему, она попала в какой-то особый вагон для пьющих, но теперь уж ничего не поделаешь… Она с трудом стаскивает куртку, сапожки, начинает кое-как умащиваться на узкой и жесткой полке — и вдруг чуть не слетает вниз от резкого рывка.

— Поехали, стало быть, — удовлетворенно басит кто-то за стенкой. — Чего ж, нагостевались в Белокаменной, пора и за дело браться…

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА 1

Он позвонил, прислушался, позвонил еще раз. Дверь, добротно обитая черным дерматином, с поблескивающей на ней хромированной табличкой «И.А.Ратманов», продолжала молчать. Шепотом выругавшись, Игнатьев кинулся звонить в соседнюю квартиру.

— Прошу прощения, — сказал он, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал спокойно. — Не знаете ли, есть кто-нибудь дома у ваших соседей?

— У Ратмановых? Понятия не имею. — Выглянувшая из двери толстуха в халате и бигуди пожала плечами, — Сами они в отъезде, но Ника должна быть дома… если не вышла куда-нибудь!

— Вы видели ее сегодня? — спросил он со внезапно вспыхнувшей надеждой.

Но женщина отрицательно покачала головой:

— Сегодня? Нет, сегодня не видела, я только что встала, — ответила она уже удивленно. — А что, собственно, случилось?

— Да ничего не случилось, просто я хотел повидать… Вы случайно не знаете, в какой школе Ника учится?

— Точно Не знаю, но только не в нашем районе. Елена Львовна жаловалась как-то, что девочке приходится далеко ездить — кажется, на Ордынку куда-то, да-да, совершенно верно, она обычно возвращается тридцать третьим троллейбусом, с Октябрьской площади…

Ордынка, ну конечно же, вспомнил Игнатьев, сбегая по лестнице; в тот день в Феодосии, когда они попали под ливень, Ника рассказывала ему о своей школе — это тот же район, где они жили раньше, в Замоскворечье, такой настоящий уголок старой Москвы… Да, и вот еще что: недалеко от их школы, говорила Ника, есть действующая церковь — совсем близко, через несколько домов, — а рядом с церковью что-то вроде маленького сквера… Это уже примета, подумал он, на Ордынке, надо полагать, не так уж много действующих церквей!

Беда в том, что сегодня школа наверняка закрыта; разве что какое-нибудь воскресное мероприятие? В его время — когда он учился — по выходным иногда устраивались утренники. Впрочем, нет, едва ли, обычно это бывало в связи с тем или другим праздником… Но все равно, попытка не пытка.

На углу у «Изотопов» Игнатьев удачно перехватил такси.

— На Ордынку, пожалуйста. Вы не знаете, есть там какая-нибудь действующая церковь?

— Действующая, говорите? — водитель включил счетчик, подумал. — Вообще-то есть, точно, я одну бабку туда возил. Желтая такая церквуха, круглая.

— Вот туда и давайте!

— Только это с того конца придется заезжать, от набережной. По Ордынке одностороннее движение.

— Как вам удобнее…