Кинг-Конг-Теория

Кинг-Конг служит здесь метафорой сексуальности из эпохи до гендерных различий, введенных политической волей около конца XIX века. Кинг-Конг находится за рамками мужского и женского. Между человеком и животным, взрослым и ребенком, добром и злом, первобытностью и цивилизацией, белым и черным. Это гибрид, предшествующий принудительной бинарности. Остров из этого фильма – это возможность полиморфной и сверхмощной формы сексуальности. Кинематограф же стремится ее захватить, выставить напоказ, извратить, а затем уничтожить.

Когда за женщиной приходит мужчина, ее охватывает нерешительность. Он хочет спасти ее, увезти обратно в город, в гипернормированную гетеросексуальность. Красавица знает, что рядом с Кинг-Конгом она в безопасности. Но еще она знает, что ей придется сойти с его огромной, надежной ладони, отправиться в мир мужчин и справляться там в одиночку. Она решает уйти с тем, кто пришел за ней, кто хочет избавить ее от безопасности и вернуть в город, где ей будут угрожать со всех сторон. Замедленная съемка, крупный план на глаза блондинки: она понимает, что ее просто использовали. Она была всего лишь приманкой для захвата животного. Животной. Она была нужна только для того, чтобы предать свою союзницу, защитницу. То, с чем ее многое связывало. Ее выбор в пользу гетеросексуальности и городской жизни – это решение предать то лохматое и сильное у нее внутри, что хохочет, колотя себя в грудь. То, что царит на этом острове. Что-то должно быть принесено в жертву.

Кинг-Конг посажена на цепь и выставлена на всеобщее обозрение в центре Нью-Йорка. Она должна пугать толпу, но цепи должны быть достаточно прочными, чтобы массы были, в свою очередь, усмирены, как в порнографии. Мы хотим приблизиться, прикоснуться к животному, содрогаться, но не хотим сопутствующего ущерба. А ущерб будет, потому что чудовище сбегает от того, кто его показывает, как в спектакле. Проблема сегодня не в возвращении к сексу и насилию, а, наоборот, в невозможности вернуть те идеи, которые были использованы в спектакле: насилие и секс не приручаются репрезентацией.

В городе Кинг-Конг крушит все на своем пути. Цивилизация, строительство которой мы видели в начале фильма, очень быстро разрушается. Сила, которую люди не захотели ни приручить, ни уважать, ни оставить в покое, слишком велика для города, который она на ходу превращает в лепешку. Совершенно спокойно. Чудовище ищет свою красавицу. Ради сцены, в которой нет эротики, скорее – что-то детское: я возьму тебя в ладонь, и мы будем вместе скользить и кружиться, как в вальсе. И ты будешь смеяться, словно ребенок на волшебной карусели. Здесь нет эротического соблазнения. Но есть очевидная чувственная связь, игра, где сила не устанавливает господства. Кинг-Конг, или предгендерный хаос.

Дальше вмешиваются мужчины в униформе, политическое, государство: они хотят убить чудовище. Оно карабкается по небоскребам, отбивается от самолетов, как от назойливых мух. Сразить Кинг-Конга им позволяет численность. Блондинка остается одна, она пойдет замуж за героя.

Режиссер таращится на тело животного, которое фотографируют, как трофей. «Его убили не самолеты. Чудовище убила красавица».

Его слова – ложь. Красавица не виновата в смерти чудовища. Она отказалась участвовать в спектакле, она помчалась навстречу чудовищу, когда узнала, что оно освобождается, резвилась в его ладони, на катке в парке, она последовала за ним на вершины небоскребов и смотрела, как его убивали. И только потом она пошла за своим красавцем. Красавица не смогла помешать мужчинам ни захватить чудовище, ни убить его. Она переходит под покровительство того, кто больше ее хочет, кто сильнее, лучше приспособлен. Она отрезана от своей первозданной силы. Таков наш современный мир.