Кингсблад, потомок королей

Баптистская церковь была чистеньким, вытянутым в длину кирпичным строением с нелепой крошечной колоколенкой. В узкие окна, деревянные переплеты которых суживались кверху в робком подражании готике, вставлены были цветные стекла с библейскими текстами. На этом попытки возродить готический стиль оканчивались.

Задребезжал маленький колокол, и мирная толпа устремилась по ступенькам крыльца; Нийл нерешительно последовал за остальными.

Внутри церковь показалась Нийлу больше похожей на масонскую ложу, чем на божий храм. Стены были облицованы сухой штукатуркой, аккуратно прибитой гвоздиками с красными шляпками, и такие же аккуратные и серые тянулись прямые ряды скамей. На стенах висели таблички с текстами, золотом по черному, и картина, изображающая черного святого Августина Карфагенского. Впереди, на возвышении, уже собрался хор, девять девушек в черных мантиях и четырехугольных шапочках. У двух девушек кожа была молочной белизны.

Полной неожиданностью для Нийла, который сам был баптистом, воспитанным в презрении к языческим побрякушкам Рима, явился импровизированный алтарь, покрытый обшитой кружевом скатертью, и на нем крест, украшенный поддельными драгоценными камнями.

Он стоял на пороге в замешательстве, точно больной, впервые очутившийся в приемной незнакомого врача. Вдруг они рассердятся, попросят его уйти? Но служитель, уже спешивший к нему на цыпочках, негр с черным, как черный шелк, лицом, с приплюснутым носом и толстыми губами, улыбался так ласково, словно хотел сказать, что в божьем доме все друзья. На нем был иссиня-серый костюм в елочку — точно такой, как последняя обновка доктора Кингсблада. Он вежливо дотронулся до локтя Нийла, повел его по проходу, остановился, сделал церемонный приглашающий жест, и негритянская карьера Нийла обогатилась новым достижением: он сел между двумя чернокожими людьми, и ему показалось, что это люди как люди.

Слева сидела маленькая женщина, которая все время шевелила губами в торопливой безмолвной молитве и не обратила на него никакого внимания; справа оказался крупный мужчина, черный, как уголь, вероятно, плотник или маляр, который приветливо улыбнулся в ответ на смущенный кивок Нийла.

Он заглянул в отпечатанную на ротаторе программку и удивился, прочтя заглавие проповеди: «Избавление от погибели». Что это будет — какая-нибудь убогая, смехотворная негритянская чепуха, невзирая на пышное, хоть и сомнительное, ученое звание проповедника, или же просто еще одна порция той безвкусной баптистской жвачки, которую Нийл привык потреблять (примерно раз в месяц) с самого раннего детства?

И тут из узенькой боковой двери возле алтаря появился преподобный доктор Ивен Брустер. Он замер в короткой рассчитанной паузе, чтобы обвести глазами всю свою паству, и вопросительным взглядом задержался на Нийле. Но если и была некоторая театральность в его выходе, в следующее мгновенье она уже исчезла; доктор Брустер запросто поздоровался с хором, шепнул что-то подоспевшему служителю (Нийл испугался, уж не на его ли счет) и прошел к кафедре, — духовный пастырь в своем храме, уверенный и спокойный.

Ивен Брустер был человек большого роста с плечами грузчика, черный, как японская лакированная шкатулка, и у него были курчавые волосы, приплюснутый нос, выпяченные губы, покатый лоб — все классические приметы негра с примелькавшихся Нийлу популярных картинок, изображающих, как черный бездельник нападает на доброго белого полисмена. Именно при взгляде на таких, как он, падают в обморок лилейно-нежные белые леди, и хотя Нийл был не столь слабонервен, все же ему стало неприятно, что святыню баптистской веры оскверняет этот борец-тяжеловес, прикрывший свой потертый синий костюм строгими складками пасторского облачения.

Доктор Брустер молча смотрел на прихожан, и мало-помалу Нийл разрешил себе признать, что никогда, ни в одном человеческом взгляде не видал он такой доброты, такой мягкости, такой открытой и мужественной ласки, такой неизбывной любви ко всему живому и к самой жизни. И речь его, когда он заговорил, была речью человека, выросшего в культурной семье, учившегося в солидном университете, человека, наделенного к тому же даром неистового красноречия.

— Я обращаюсь к вам, друзья мои, — и прежде всего к тем, кто в этот день впервые с нами, — не спеть ли нам для начала «Тверды устои, о святители господни»? Это истинный «Боевой гимн республики» в наши тревожные дни.

Ивен Брустер действительно получил степень доктора философии от Колумбийского университета, а кроме того, учился в Гарварде и в богословской семинарии, студенты которой чтят святую троицу — Отца, Сына и Социологию, где Отец есть символ, Сын — поэтический миф, а Социология — нечто с розовым нимбом вокруг чела. Но впоследствии основой его жизни стали религия и расовый вопрос.