Кингсблад, потомок королей

К обеду был приглашен Род Олдвик со своей красивой, румяной женой Дженет. Бидди разрешили попозже лечь в этот вечер, и когда «дядя Род» пришел, она так и повисла на нем. Она даже выдвинула предложение, что, если ей дадут посидеть еще полчасика, поговорить с ним о своих делах, она обещает два с половиной дня хорошо себя вести.

— Вы замечательно ладите с детьми, наверное, и с солдатами тоже, — сказала Вестл Роду.

За обедом Род развивал подробные планы относительно будущего своего девятилетнего сына Грэма, чей жизненный путь был уже полностью предначертан. Грэму предстояло, следуя по стопам отца, ехать в Лоренсвилл, два-три лета провести в Кулверской Военной Академии, успешно закончить курс в Принстоне, а затем в Гарварде, по юридическому факультету, вступить компаньоном в фирму отца, надеть мундир Национальной Гвардии, быть истинным джентльменом, жениться на истинной леди и, когда час пробьет, стать на защиту Англо-Американской Цивилизации, а также Ассоциации Адвокатов против португальцев, итальянцев, евреев, китайцев, пораженцев и панисламистского союза. И если повезет, дослужиться не просто до майора, но до генерал-майора.

У чувств есть своя логика, мгновенная и непостижимая, и, следуя этой логике, Нийл обратился мыслью к Уинтропу Брустеру, сыну преподобного Ивена. Счастливый Уинтроп! Его не отправят в глазетовом гробу плыть по волнам Принстона и офицерского клуба; он может с честью оставаться независимым и бедным.

И, следуя той же логике, вопреки данному себе слову соблюдать осторожность, Нийл назавтра поехал в маленький домик доктора Брустера близ Майо-стрит.

Зачем он это сделал, он сам хорошенько не знал, и потому не находил, что сказать, представ перед удивленным взором Ивена, его жены Коринны, не такой черной, как он, и далеко не такой сердечной, и их детей, Уинтропа и Тэнкфул, этих чистейших янки, чьи предки жили в Массачусетсе с тех давних пор, как некий очень черный пращур-пилигрим бежал в этот благословенный край, если не на «Мэйфлауэре», то подпольной дорогой, а это почти одно и то же.

На этот раз Нийл не лгал Вестл; он позвонил по телефону и сказал Шерли, что, может быть, не вернется домой к обеду.

Дела.

29

Не то чтобы у Тэнкфул и Уинтропа кожа была много светлей, чем у их отца, или волосы не так курчавились, или нос больше выдавался вперед, но чувствовалось, что они еще в большей степени сознают себя американцами. Манера смотреть не опуская глаз, ходить не сгибая спины — все это делало их похожими не на порождение невольничьего барака и хлопкового поля, а на то, чем они и были, — на американских подростков-школьников, в которых необычной была, пожалуй, только их необычная душевная мягкость.

Когда тебе постоянно твердят в школе, что американцы — самый храбрый, самый богатый и самый великодушный народ, какой когда-либо знала история, поневоле проникаешься гордостью, что, кстати, не так уж плохо, если эта гордость умеряется более глубокой и разносторонней культурой, прививаемой дома.

Нийл стал неуклюже объяснять причину своего визита: проповедь доктора Брустера произвела на него неизгладимое впечатление — он как раз ехал мимо, — «думаю — зайду, поздороваюсь». Уинтроп сразу загорелся к нему любовью младшего брата к старшему, а Тэнкфул решила, что именно за такого мужчину она мечтала выйти замуж, только до сих пор ей такой не попадался.

Увидев доктора Брустера без пасторского облачения, в коричневой куртке, белой рубашке и простеньком синем галстуке бабочкой, легче было поверить, что он не только священник, но и почтовый служащий; и хотя речь его была правильнее, а словарь — богаче, чем у Нийла (или Рода Олдвика), но собеседником он оказался куда более веселым. Смех вольно лился из его могучей груди, широкого рта, большого всепрощающего сердца. Жена его отнеслась к незваному белому гостю более настороженно, более подозрительно, с меньшей готовностью рисковать благополучием семьи. Черты лица у нее были тоньше, чем у доктора Брустера, особенно нос, словно выточенный из коричневого агата.

Нийл догадывался, что им обоим не терпится узнать, зачем он пришел, и он их хорошо понимал: ему и самому хотелось бы знать это. Поговорили о погоде, о городских делах, сидя кружком в маленькой комнате, которая казалась еще теснее от солидной пишущей машинки, водруженной на некрашеный стол, от книг по истории, богословию, антропологии, валявшихся на древних креслах, наделенных чувствительностью сейсмографа.

Уинтроп был в восторге, что пришел гость — мужчина, который, может быть, разбирается в электричестве. Он спросил:

— Вы когда-нибудь были радиолюбителем?

— Нет, но у меня был приятель, который увлекался этим делом.

— Пойдемте вниз, я вам покажу свой приемник.

Нийл искренне пожалел, что нагромождение проводов и ламп в крохотном подвальчике кажется ему лишь грудой хлама, а когда Уинтроп похвастался: «Я и Майами принимаю!» — он проникся к нему искренним уважением.

— А вы держите связь с каким-нибудь иногородним радиолюбителем?

— Да, с одним парнем в Далласе, Техас.

— Он негр?