Кино, масоны и любовь

Моя влюбленность в кино в общем, и в Стефана, в частности, скорее всего, сделала свое дело. Ведь мой Дар — это эмоции, а эмоции тогда били у меня через край. Пробы прошли успешно. Мои чувства были услышаны, Стефан нашел меня неотразимой. А еще мне повезло, что события фильма разворачивались в шестнадцатом веке. Потом, уже после премьеры, все критики в один голос твердили — «очень органичный образ», «незабываемое лицо данной эпохи» и прочую лабудень.

Тогда, во время съемок, я познала, что такое физическая любовь. Стефан стал моим первым мужчиной. Я любила его со всем пылом первой страсти, я заглядывала ему в рот и не видела больше никого вокруг.

Наш первый фильм очень хвалили: Стефан Голден получил Золотого грифона за режиссуру, а я — за лучшее исполнение главной женской роли.

Не откладывая в долгий ящик, Стефан взялся за второй проект, а я переехала к нему в пентхауз в качестве официальной возлюбленной. Казалось бы — живи и радуйся? Но, что — то стало не так.

Стефан стал много пить, поздно являлся домой, срывал на мне свое плохое настроение. Я для себя объясняла эти вспышки профессиональными метаниями. Второй фильм шел туго. Сценарий был недоработан, плохая погода срывала съемки на натуре, не хватало денег на производство, и мы на всем экономили. А потом настал ТОТ день.

Нам дали часовой отдых, ждали, когда солнце сместится. Я ушла к себе в вагончик, но подремать не смогла, вышла в близлежащий лесок прогуляться и наткнулась на чудесную сцену: Стефан, сверкая голой задницей, вколачивал в дерево Джессику, молодую актрису, играющую эпизодическую роль. Он рычал, как раненый зверь с каждым толчком — яростно, гортанно, исступленно, а эта девочка смотрела на меня расширившимися глазами и победно ухмылялась.

Меня затошнило, и я, не разбирая дороги, ломанулась сквозь лес, не обращая внимания на колючие кусты терна, на крики позади себя. Я прибежала в вагончик и рухнула на кровать. Напрасно Стефан орал и бегал вокруг, дверь ему я так и не открыла.

Ощущение влюбленности ушло в одночасье, и я стала видеть реальность происходящего. Очень жаль, что после этого случая, я разлюбила и кино. Вокруг были обычные люди, со своими проблемами, достоинствами — недостатками, и, как оказалось, недостатков было больше.

Разорвать контракт я не смогла. Стефан, наученный горьким опытом с Моникой, усовершенствовал все контракты, и моим адвокатам не удалось найти ни единой зацепки. Я вернулась на площадку, а потом, после дикого нападения придурка на мою квартиру, его недельных унижений и самобичеваний, и в его пентхауз.

Стефан буквально осыпал меня цветами, комплиментами и украшениями. Но, не они сделали свое дело, а его искреннее раскаяние. Уж можете мне поверить как эмпату, раскаяние, действительно, было искренним. Я простила.

Влюбленность в Стефана ушла, но осталась привязанность, и уважение к его чувствам. Хельги поблизости не было, а Стефан был рядом, единственный из близких мне людей.

Третий фильм стал для меня еще большим кошмаром, чередой постоянных скандалов и сплетен. Стефан, уже дважды грифононосец, сорвался с катушек. Ему открылись ранее запертые двери, и он оттягивался по полной. Он грешил и каялся, грешил и каялся. В то время, кроме игры на площадке, я еще играла роль его личного духовника, исповедующего и отпускающего грехи.

Сначала я чувствовала себя виноватой, думала, что это мой Дар заставил Стефана полюбить меня, сделать из меня звезду, а теперь эти чувства пришли в диссонанс с его внутренними ощущениями. И лишь позже поняла, что дело было совсем в другом.

Наш режиссер оказался очень суеверен. Стефан Голден так поверил в меня, как в свой талисман, что скорее бы дал отрубить себе руку, чем отпустить меня от себя. Я много раз просила его, чтобы он оставил меня в покое, я серьезно задумывалась уйти из кино. Но надо было знать Стефана.

Он вцепился в меня мертвой хваткой. Он устраивал мне фееричные праздники, признания в любви, и здесь же, не отходя от кассы, грандиозные скандалы и отвратительные сцены. Когда я выражала неверие истинности его чувств, наш грифононосный режиссер устраивал шикарные по силе сцены самоубийств, и его прощальные монологи были так хороши, что можно было только воскликнуть со слезами на глазах: «Верю! Верю!» Да что там люди? Любой детектор лжи не уличил бы его в обмане.

Я смирилась. Жизнь текла по накатанной. Все равно достойного кандидата у меня не было, я была свободна от любви, поэтому измены «милого друга» уже не причиняли мне боли. Не знаю, сколько бы еще тянулась такая жизнь, не случись моей встречи с Фридом.

ГЛАВА 8

«Монмаранси»— это модный фешенебельный ресторан, где собирались только сливки общества. Все места здесь были забронированы на много месяцев вперед. И, если Фрид пригласил меня именно сюда, то вес в обществе у него явно имелся.