Кино. Потоки. «Здесь будут странствовать глаза…»

Сон Монарха и сон Анарха… Ночные кошмары будирующее-устрашительны, а дневные грезы – утешительны. Они призваны воспитывать – культуру страха. Процесс сотворения дневной утопии, вспомнилось в виде зачина творчество писателя С. Кржижановского и рефлексии над ним философа А.А. Грякалова, – это алгебра жизни — представление структур и схем состояний. Движение к теме утопии / антиутопии (начала, легенды, истока) соединялось с созданием новых понятий, образов, сюжетных ходов, особой фантомной реальности. Ведь реальность, которая в теме приходила навстречу, требовала бесстрашия, внимания и создания особых ситуаций, действий, персонажей и слов. Культура страха предстает у Кржижановского как страх культуры, беспрерывно порождающей страх и ни на миг не выпускающей человека из состояния жути. Вместо лица – личина противогаза… – подобие господствующего над жизнью лица страха. «…Диагноз таков: мир болен материобоязнъю и потому стремится в убежище не/возможного. Человеческие замыслы боятся сопротивляющегося воплощения: «наши замыслы трусят материи: пригните их к буквам, к холсту, к камню и тотчас – дерг, назад, в душу. Повиснет слово на острие пера, на бумагу – нет; ступит брезгливо на строку, теперь бы в свинец: нет – боязно»[190]. Страх на страже: между человеком и истиной всегда стоит страх. И потому: «Сначала надо обесстрашить себя, и лишь тогда мыслить»[191]. Ведь самая возможность творчества предполагает освобождение от страха: истина не дается человеку потому, что она сердцу не в подъем – на истину надо решиться.

В рассказе «Боковая ветка» (1927–1929), пародируя современную ему производственно-идеологическую тематику, Кржижановский вводит сюр-утопические объявления и призывы: «Все на тяжелую индустрию тяжелых снов!», «Прошу предъявить ваши сновидения», «Оптовая поставка утопий», «Тяжелая индустрия кошмаров», «Заготовщики видений, кошмароделы и экспедиторы фантомов», «Вечерние курсы ночных сновидений», «Хорошо просненная подушка – старое, обслуживающее миллионы изголовий орудие грезопроизводства», «Усовершенствованное подмыслъе», «Последняя модель… замаскированный тип подушки – somnifera ultima – наводящая последний сон»[191]. Происходит предельное уплотнение фантомной субстанции – сами «сновидения не лишены права видеть сны». Фантомность становится самодостаточной не только как протяженность, предметность и телесность, но и как смысловое целое.

Создается фантомная сферичность со средоточием смыслов в центре – фантомным подобием трансценденции, вокруг которого закольцовывается фантомное бытие. Наступает момент, когда царство снов способно перейти в наступление против царства фактов — фантомность стремится покинуть щели и провалы бытия: «Миллионы наших ночей накопили достаточный запас снов, чтобы противопоставить их армии фактов, напасть на факты и обратить их в бегство».

Я не могу не остановиться еще и на принципах записи сна. В какой-то мере (не прямо!) соотношения между дневными и ночными утопическими снами соотносится с концепцией Р. Барта о тексте-удовольствии и тексте-наслаждении. «Если следовать Башляру, то окажется, что все “поэтическое” (как простое средство приостановить литературную битву) должно быть отнесено на счет Удовольствия. Однако едва мы рассмотрим произведение с точки зрения письма, как позиции удовольствия поколеблются, на горизонте появится наслаждение, а Башляр скроется вдали.