Кино. Потоки. «Здесь будут странствовать глаза…»

Ленин по жизни был противником мавзолеев, но на трибуне, в виду окопавшихся там воскресителей, ему пребывать тоже не гоже. Вместе с Венедиктом Ерофеевым он исполняет роль почетного караула в навязанный ему собственный Мавзолей. Умение вождя в своих текстуальных заточках, ставших «ленинизмом», мгновенно дозировать утопию и прагматизм, повернуть логику на 180 градусов, самокритично признавать ошибки и этим признанием отпустить себе грехи, владение секретом сочетания духа и грубейшего насилия, вполне соответствует мастерству составления и потребления знаменитых коктейлей Венечки, поэтому теперь, в пространстве «реальной утопии», они вместе. В ходе поездок Венички в Петушки и обратно, трагически пресекшихся близ Кремля, осуществлялся пересказ новейшей истории. Дойдя до Дубчека и Моше Даяна, история оказалась окончательно исчерпанной и успешно преодолевается в подогретых дорогой от Москвы сознаниях Венички и его слушателя. «Из мира темного прошлого» герои переносятся в «век златой», из истории в утопию. Если история конституировалась с помощью нарратива, который в силу своего дискретного характера и необходимости сохранять интригу не давал выхода напряжению, постоянно откладывая его реализацию, то утопия, напротив, артикулируется в ораторском периоде, организованном по центонному принципу, в котором напряжение, достигнув наивысшей точки, разрешается в дискурсивной и сексуальной кульминации. Ораторская риторика позволяет избежать необходимости развертывания линейного нарратива (т. е. рассказывания истории), стягивает дискурс в одну точку, совмещающую различные исторические контексты, представляет мир перманентно удовлетворяемого желания, иными словами, – создает утопию.

«– То будет день, “избраннейший из всех дней”, – повествует автор поэмы “Москва – Петушки”, а также в значительно мере эротической “Моей маленькой ленинианы”. В тот день истомившейся Симеон скажет наконец: “Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко…”. И скажет архангел Гавриил: “Богородице, Дево, радуйся, благословенна ты между женами”. И доктор Фауст проговорит: “Вот – мгновение! Продлись и постой”. И все, чье имя вписано в книгу жизни, запоют “Исайя, ликуй!” И Диоген погасит свой фонарь. И будет добро и красота, и все будет хорошо, и все будут хорошие, и кроме добра и красоты ничего не будет, и сольются в поцелуе… – Сольются в поцелуе?.. – заерзал Семеныч, уже в нетерпении… – Да! И сольются в поцелуе мучитель и жертва; и злоба, и помысел, и расчет покинут сердца, и женщина… – Женщина!! – затрепетал Семеныч. – Что? Что женщина?!!!.. – И женщина Востока сбросит с себя паранджу! <…> И возляжет… – И возляжет?!! – тут уж он задергался. – Возляжет?!! – Да. И возляжет волк рядом с агнцем, и ни одна слеза не прольется, и кавалеры выберут себе барышень, кому какая нравится! И… – О-о-о-о! – застонал Семеныч“»[195].

В поле коммуникации, которое создается утопическим дискурсом, принцип реальности (реализующийся здесь в виде переплетения всевозможных дискурсивных практик) больше не вступает в противоречие с принципом удовольствия.

С таким соратником Ленин больше не просит яда у Сталина, который сам предлагает его теперь Ленину, в надежде вновь проникнуть в Мавзолей, а Ельцин с набитым взрывчаткой поясом шахида взрывается, не дойдя до Мавзолея, неправильно рассчитав время взрыва и количество снайперов, якобы внимательно отслеживающих перемещения подрывников-противников. Глядит, Ильич, с не забытым прищуром на площадь, где три делегатки Госдумы несут плакат «Мы не политические проститутки!».

Вслед идет группа озабоченных деленинизацией городского пространства филологов, распевая песню: «Есаулисты, Сталин дал приказ…».

В роли часовых в утопическое бессмертие Ленин и Венечка блю… (какое тут окончание поставить, в виду любви Венечки к букве «Ю»?)…дут принцип единства и борьбы противоположностей. Ленин (при всем «варварстве» используемых методов) – предел политического модерна. «Возможна ли политика после Ленина?» – радикально ставит вопрос самый интересный современный интерпретатор ленинизма С. Жижек. Тогда как Венечка – типичный постмодернистский утопист. В Германии он вполне мог бы стать членом правительства, как бывший левак и террорист, представитель «зеленых» Йошка Фишер (мэром же немецкой столицы стал представитель иных меньшинств, не жалуемых московским мэром). Если продолжить сопоставление принципов утопического текстопроизводства в рамках постулата об «удовольствии и наслаждении от текста» Р. Барта, Венечка испытывал удовольствие от самого перечисления коктейлей, тогда как ленинское наслаждение исходило в энергичном взбалтывании и вбрасывании, напоминающей любимую игру в городки. Для зрителей парада, конечно, доступны все эти утопические коктейли и сладости, включая и средства наркотичесокго гнозиса, тут же кабинки для тех, кого от этого выворачивает.