Кинокава

– Прежде ты никогда меня не причесывала. Тебе ведь уже пятьдесят, Фумио. Какая же у тебя дочка хорошая выросла! – Она постоянно принимала внучку за дочь и говорила с Ханако так, будто это была Фумио. – Я всегда позволяла тебе высказывать свое мнение и делать то, что ты пожелаешь. Разве я хоть раз отказала тебе в деньгах, когда ты училась в колледже, и даже после того, как ты вышла за Эйдзи? А ты все разглагольствовала о свободе и независимости! Ханако со смеху умрет, если я расскажу ей об этом. Кадзухико и Ханако – чудесные дети. Должно быть, из тебя все-таки получилась хорошая мать. Нельзя сказать, добилась ли женщина успеха в жизни, пока не увидишь ее детей. Ты всегда выступала против меня, Фумио, но мне так хотелось, чтобы ты была рядом. На Сэйитиро никакой надежды нет. Томокадзу позволил жене руководить его жизнью и оправдывает свою безвольность тем, что он всего лишь второй сын. Как же горько одной вести все хозяйство Матани! Когда женщина стареет, ей больше всего хочется начать сорить деньгами. Я этого себе позволить не могла. Долгие годы я экономила. Вот почему стала такой расточительной после первого удара, ведь смерть уже не за горами. Ты вряд ли знаешь, какой пир я закатила по поводу смены татами. А сколько людей приходит навестить меня после инсульта! Все знают, что я щедра. Тебе никогда не нравился старомодный обычай обмениваться подарками, но это ведь так замечательно! – Хана хрипло рассмеялась. – Богатства семьи начали разбазариваться еще в те времена, когда твой отец тратил деньги, как ему заблагорассудится. Даже не будь войны и береги я каждую иену, поколение Сэйитиро все равно промотало бы все до последней мелочи. Семейство Матани, из которого ты сбежала много лет тому назад, стало историей. Пойди взгляни на хранилище. Ты не увидишь там ничего, кроме бесполезного хлама. Единственная ценная вещь – моя миниатюрная ширмочка.

Миниатюрная ширмочка ставилась перед тушечным камнем для услады глаз. Ханако помнила, как помогала бабушке ухаживать за ней во время войны. Даже большие ширмочки такого типа бывали не более четырех сунов в высоту. Ширмочка Ханы являлась истинным произведением искусства с изысканным инкрустированным узором из нефрита и слоновой кости. Однако особой художественной или исторической ценности она не представляла, и выручить за нее приличные деньги было невозможно.

И вдруг Хана снова рассмеялась: – Хранилище опустело, знаешь ли. Ты часто повторяла, Фумио, что тебе противно смотреть на женщину, которая целиком и полностью зависит от мужа и старшего сына. И еще ты говорила, что безропотность смешна. Но я никогда не была безропотной. Я просто делала все, что было в моих силах. Когда твой отец был председателем собрания префектуры, я старательно играла роль жены председателя. Когда твой отец стал членом парламента, я делала все, что полагается делать жене члена парламента. А когда Сэйитиро поступил в Токийский императорский университет, я стала матерью студента Токийского императорского университета. Я действительно во всем поддерживала Сэйитиро, пока не поняла, что он всего лишь бледная копия своего отца. Больше я помочь ему ничем не могла. – До какой степени она разочаровалась в своем первенце? Хана помолчала немного, не в силах найти подходящие слова.

Собрав волосы бабушки в аккуратный пучок, Ханако вернулась на место и принялась вытирать салфеткой пальцы, к которым намертво приклеился запах масляной помады. Холодный ночной воздух пробрался под одежду, и она вздрогнула.

– Твой отец жалел, что ты не родилась мальчиком. Однажды он сам мне это сказал. Он рано разочаровался в Сэйитиро. После этого мне оставалось только позаботиться о том, чтобы Сэйитиро не опозорил семью. Ты не представляешь, как мне было одиноко, когда ты отвергала меня, Фумио.

В лихорадке войны у Фумио совсем не было времени остановиться и подумать о доме Матани. Она, конечно, просила у Ханы денег и отправила к ней своих детей, сохранив внешнюю связь между матерью и дочерью, но все это время продолжала бунтовать. А потому Хане пришлось в одиночку следить за убывающим состоянием семьи. Юная Ханако была попросту не в силах постичь всю глубину одиночества бабушки.

Хана продолжила свой монолог. Ее лицо осветилось улыбкой.

– Вот почему я так обрадовалась, когда конфисковали нашу землю. К тому времени я поняла, что состояние Матани уже никогда не достигнет прежних размеров, поэтому причин чувствовать вину перед предками не осталось. Вместо того чтобы убиваться по напрасно растраченным усилиям, я ликовала, и мне хотелось выкрикнуть твое имя. Под видом уплаты налогов я продала все ценности. Теперь, когда мне не надо было волноваться о том, что случится после моей смерти, у меня словно камень с души свалился, и сердце наполнилось радостью. – Хана снова хрипло рассмеялась.