Киномания

Я отвел себе на Амстердам два дня, заблаговременно попросив Ольгу организовать просмотр принадлежащих ей касловских лент. Я полагал, что времени у меня будет достаточно, чтобы увидеть ленты, снять с них копии и поговорить с Ольгой. Я и представить себе не мог, что ее рассказ о Касле будет содержать гораздо больше, чем вместят мои глаза, уши и записная книжка.

Ольга явно была женщиной со средствами. Теперь она носила фамилию ван Куйперс. Выйдя замуж за старый торговый капитал, она приобрела и дом ван Куйперсов, считавшийся одним из самых шикарных в Амстердаме. Он являл собой высокий, изящный, показушный особняк, господствовавший над «Золотой дугой» Херенграхта — самого красивого из городских каналов. Хотя хозяева несколько раз обновляли дом, не жалея при этом денег, в нем сохранилось много исходного мрамора семнадцатого века и лепнины. Потолок был украшен жутковатым, но явно дорогим плафоном в стиле барокко, на котором были изображены прыгающие нимфы и сатиры. Почему она обосновалась в Голландии, спросил я в первый свой приход, — Ольга подавала горячий шоколад и печенье, а я пытался поддерживать разговор.

— Я здесь родилась и выросла, — сказала она, — Это мой дом.

— Правда? А я думал…

— Вы думали, что я немка, да? Так оно и должно было быть. В мое время на студиях существовал стереотип: немки сексуальны. Вы же знаете — Берлин, двадцатые годы, нищета, упадок. Потом сексуальными объявили и скандинавок, ну как Гарбо. Даже полек. Пола Негри. А как насчет голландок? Подумайте о Голландии. Что вам приходит в голову? Деревянные башмаки и ветряные мельницы, да? Голландия — это сыр и шоколад и хороший маленький мальчик, который сунул пальчик в плотину. Все пышут здоровьем. Даже слишком. А потому, когда я попасть в Голливуд, ваш мистер Голдвин решил, что Ульрика ван Тилл должна стать Ольгой Телл. А потом он выдумать обо мне целую историю — довольно глупую. О том, что меня нашли в Берлине — якобы я танцевать там голой в кабаре. Настоящая шлюха. Как в «Голубом ангеле». Вы помните? Даже когда кино перестало быть немым, голландский акцент легко можно было выдать за немецкий. Но вы понимаете… — Она сделала жест рукой в сторону фотографии на камине; я уже обратил на нее внимание: безумно красивая молодая, страстная блондинка. Такой была Ольга в лучшие свои дни, пятьдесят лет назад — она позировала где-то на берегу, высокая и счастливая, стояла, приподнявшись на цыпочки, — абсолютно голая, — В этом-то и быть главная моя проблема. Я была крупная, рослая — типичная крестьянка. Хорошие кости, хорошие мускулы — меня растить как рабочую лошадку. А в Голливуде были нужны роковые женщины, femmes fatales. Может быть, вяловатая, отнюдь не пышногрудая — вроде Гарбо. Недокормленная, бледная. Отмеченная знаком греха. У Ингрид Бергман впоследствии были такие же проблемы. Слишком крупная, слишком здоровая. Но для нее у них нашлись роли святых и монашек. А для меня — всегда одних блудниц. Но я вовсе не была блудницей. Во мне не было этого. Я снимала с себя перед камерой больше одежды, чем кто-либо. О, я была такой смелой. Я, видите ли, хотела стать большая звезда, а потому делала то, что от меня требовали. Вы, наверно, видеть Геди Ламарр в «Экстаз». Смех! А уж какую они сделали из нее сенсацию! Кожа да кости — что ей было показать?! Я плавала голышом, принимала ванну, бродила по лесу. И кто это заметить? Я не стыдилась показывать свое тело. Оно было красивым. И что же — заработала я себе репутацию? Стоило Дитрих задрать юбку на два дюйма выше колена, как поднимался дикий шум. А в то, что я авантюристка, никто не хотел верить. Да и я сама не могла в это поверить. В этом-то и была беда. Я не воспринимала себя серьезно. Господь знает — я пыталась стать падшая женщина. Вне экрана я была черт вам знает что — настоящая Мессалина. Я vluggert [31]со всеми ведущими актерами, с которыми играла. Да-да. Со всеми режиссерами. Со всеми продюсерами. Все без толку. Макс как-то мне сказал: «Ольга, даже раздевшись догола, ты остаешься типичной крестьянкой. Поблудив с тобой, остаешься чистым, как младенец». И еще он говорил: «Ты единственная голландка, которую Кальвину не удалось заполучить». Он был прав. У меня не было чувства стыда. А какой может быть грех без стыда? Может быть, мистер Голдвин ошибся относительно меня. Я была не Дитрих. Я была Мей Уэст ^{248}. Просто девушка, которая любит хорошо провести время.

Мне показалось, что она не прочь поговорить об этом, а потому я спросил:

— А Макс Касл просил вас когда-нибудь сняться в откровенно непристойных сценах? Я говорю о таких, которые тогда все равно не вышли бы на экран. У меня есть пленка… материал, не вошедший в один из его фильмов. Довольно-таки… рискованно.

Она рассмеялась.